Макс Вебер. На рубеже двух эпох - Юрген Каубе

В январе 1910 года Эльза Яффе пишет Альфреду Веберу, что у Макса Вебера больше настоящей любви к ней, чем у него, Альфреда, так как «ты любишь прежде всего жизнь, а меня любишь потому, что я люблю жизнь вместе с тобой. — А ему так мало досталось любви». Нужно действительно постараться, чтобы в одном–единственном предложении обидеть сразу трех близких и влюбленных в тебя людей: того, кто любит сильнее, сказав, что он остался ни с чем, адресата, обвинив его в недостаточной любви, и, наконец, подругу, от которой первый недополучает того, в чем отказывает ему сама автор письма. Впрочем, такая независимость от эмпатии, очевидно, не делала Эльзу Яффе менее привлекательной. Тот, кто любит, лишь в очередной раз убедится: когда это говорит она, то это звучит совсем по–другому.

Марианна Вебер продолжает заботиться о ее благополучии, Альфред Вебер на протяжении всей своей жизни пишет ей письма — в совокупности это около шестнадцати тысяч страниц. Впрочем, его брат Макс объясняет себе эту ситуацию так, что для Эльзы Яффе «едва ли не безразлично», к кому она испытывает страсть — сначала к Гроссу, потом к Гундольфу, потом к Зальцу, потом «немного иначе» к Альфреду, где, «разумеется, присутствует не только сексуальное притяжение». Подобные объяснения, которые срывают покров иллюзий, однако, не означают фактического ослабления влечения. Здесь можно вспомнить мольеровского мизантропа, которому тоже не сильно помогало понимание того, что та, кого он любил, недостойна любви. Кроме того, те, кто на основании веберовской критики в адрес своей возлюбленной приходят к выводу, будто ученый уже не испытывает к ней былой страсти, должен учитывать, что эту критику он высказывает в письме к супруге[513].

Таким образом, любовные переживания Макса Вебера все же не угасли в смирении и возмущении, хотя такая парадоксальная комбинация чувств встречается в его жизни постоянно. Он любит Эльзу Яффе, она об этом знает, знает об этом и Марианна Вебер, а значит, и мать Макса Вебера. Так, например, в декабре 1909 года Марианна сообщает Хелене Вебер о том, что для Макса общение с его «светскими» друзьями не столь невыносимо, как можно было бы подумать, он даже сам иногда выходит в свет, когда у него есть «желание», например, посетить Эльзу в ее доме в горах — имеется в виду вилла в Гейдельберге у горы Шлоссберг. Слова «желание» и «светские» выделены. Она видит, как он добивается Эльзы; чтобы добиться ее согласия на замужество, он не прикладывал подобных усилий[514].

И тем не менее главу, описывающую следующий период своей семейной жизни, Марианна Вебер называет «Жизнь прекрасна». В этом подзаголовке для нее соединяются сразу несколько событий. Весной 1910 года супруги Веберы, получив наследство, переселяются в старую виллу «Фалленштейн», где на другом этаже живет семья профессора Трёльча и где прошла юность Хелены Вебер. Из окон дома открывается чудесный вид на Неккар и руины замка на другом берегу реки. «В саду перед домом поднимают к небу свои совершенные кроны китайские дубы — „деревья богов“, посаженные еще отцом; перистая листва со светло–зелеными гроздьями желудей украшает величественные ветви. Они теперь достают до крыши дома, позади которого, в горном саду, на необъятных катальпах каждое лето появляются широкие, бархатно–зеленые листья и благоухающая белая пена цветов. И все еще журчит в далеком гроте, спрятанном на горном склоне под густой завесой плюща, веселый ручеек — Львиный родник»[515].

Просторная идиллия привлекает многочисленных гостей. Через дом и сад, угощаясь чаем, соком и пирожными, проходит целое дефиле интеллектуалов и студентов: участница социально–политического движения Мари Баум («нервозность и душевная усталость»), студентка экономического факультета Мари Бернэс («лишь с большим трудом сдерживаемая нежность»), Эрнст Блох («несветские манеры»), Гензель, Груле, Готхайн, Гундольф, Хонигсхайм, Ласк, Лукач, Радбрух, Риккерт, Зальц, Зиммель — «каждый день гости, по крайней мере, одна ищущая душа»[516]. Однажды за восемь часов Веберы приняли семь посетителей. Пожалуй, в те времена их дом был лучшим местом для того, кто хотел научиться разбираться в людях, — при условии, что он сам не говорил без умолку. Во–первых, сильно расширился спектр разных моделей поведения, и каждый гость спешил рассказать другим о своей уникальной судьбе. Во–вторых, разговорчивее стали сами профессора и их жены, и лишь немногие темы еще оставались под запретом. Вдали от Берлина можно было говорить и о политике, однако атмосфера эпохи подсказывала, скорее, темы, связанные с разными стилями жизни. А в жизни рантье, которые могут посвятить все свои силы своему призванию, будь то борьба за права женщин или независимые исследования, общение занимает важное место. Отныне дом Макса Вебера и его жены становится центром научных дискуссий, сплетен, идей, литературных рекомендаций и анекдотов.

Наконец, следует назвать еще один аспект «прекрасной жизни». Вебер все больше интересуется эстетическими вопросами. Ребенком он рос сначала в мире исторического романа, затем реалистической новеллы и натуралистической драмы и до сих пор цитировал в лучшем случае произведения немецкой классики, прежде всего Гёте или же Шекспира. Несмотря на многолетние уроки игры на фортепьяно, а возможно, именно из–за них, в его юношеских письмах не прослеживается особого интереса к музыке, равно как и к изобразительному искусству. О непритязательности его художественного вкуса свидетельствует и тот факт, что своей жене в связи с переездом из Берлина во Фрайбург он подарил серию гравюр Макса Клингера «Ева и Будущее», иллюстрирующую библейский рассказ о грехопадении эротическими сценами в стиле модерн.

Ситуация изменилась благодаря итальянским путешествиям в период между 1898 и 1903 годами. Теперь гости, собираясь за воскресным чаем, разыгрывают драмы Артура Шницлера, немного все же волнуясь, не воспримут ли это присутствующие здесь же великие герцогини как чрезмерную фривольность. Вебер внимательно изучает современную поэзию и в первую очередь лирику Райнера Марии Рильке и Стефана Георге, который тоже бывает на вилле «Фалленштайн». Во время поездки в Париж в сентябре 1911 года Вебер открывает для себя импрессионистов и после этого даже задумывается о «социологии, охватывающей все виды искусств», включая музыку. Творчество Вагнера и Рихарда Штрауса он изучает едва ли не с научной дотошностью. И невольно складывается впечатление, что этот возросший интерес к искусству связан с той близкой к философии жизни задумчивостью, которая и его частную жизнь сделала столь сложной и запутанной. «Но Вы же не станете утверждать, что эротика воплощает в себе какую–то „ценность“?» — «Безусловно!» — «Но какую же?» — «Красоту!» Этот диалог между Вебером и Эльзой Яффе произошел в 1908 году в Гейдельберге во время одной из совместных прогулок. Вебер, как пишет Яффе, замолк в изумлении[517]. В сознании Вебера постепенно вырисовывается то, что впоследствии он назовет политеизмом ценностных сфер. Он начинает понимать, что есть люди, которые все свои действия соотносят с одним–единственным ценностным аспектом, всем своим поведением служат одному «кумиру». И что есть люди, пытающиеся жить только ради красоты.