Алая графиня - Джинн Калогридис

Ванноцца не стала приседать в реверансе, потому что прижимала к себе голого полугодовалого младенца, который не позволял делать широких движений, и ограничилась вежливым кивком. Она внимательно, серьезно рассмотрела нас, женщин, и стала пересаживать младенца на другую руку, чтобы он не тянул за ожерелье. Тут я заметила у нее на пальце золотое обручальное кольцо. Его надел ей не Борджа, а какой-то другой мужчина.

Родриго назвал ей наши имена, и я снова вспомнила Бону. Если бы она знала, что меня только что познакомили с любовницей кардинала и его сыном!

— Ваше сиятельство!.. — произнесла Ванноцца мягким низким голосом, призванным услаждать слух мужчин, но едва слышным в шуме толпы, затем кивнула мне: — Мадонна Дея!..

— А это наш милый крошка Джованни, будущий капитан папской армии! — сказал Борджа, лучась отцовской гордостью и забирая младенца из рук Ванноццы, но, заметив, что Джироламо нахмурился, прибавил: — Пусть он учится на твоем блистательном примере! — Не обращая внимания на полотенце, которое Ванноцца подсунула под голого младенца, он поднес смеющегося Джованни к лицу и осыпал его звучными поцелуями.

Ванноцца наблюдала за этой сценой с полным равнодушием, затем перевела взгляд на старшего сына, который ревниво следил за отцом, и спросила:

— Чезаре, ты не мешал отцу?

Чезаре захныкал, но Борджа качнул головой, веля ему перестать, и успокоил Ванноццу, ответив запросто:

— Он вел себя вполне достойно.

После чего Родриго все-таки передал обоих детей мадонне Адриане и Ванноцце, и они сейчас же исчезли.

Живя в замке Павии и палаццо Риарио, я успела привыкнуть к роскоши, но никогда раньше не видела таких просторных залов, столь чудесного мрамора, яркой испанской керамики и невероятного количества золота в виде ваз, ложек, кувшинов, статуэток, чернильниц, ламп, тарелок и канделябров, выставленных повсюду. Мне не доводилось видеть столько гобеленов — почти все они блестели золотой нитью — и кроватей для дневного отдыха с пологом, достаточно широких, чтобы вместить двоих, обтянутых бархатом, атласом с кистями и даже ярко-красным шелком. Нас провели мимо портретов в тяжелых золоченых рамах, на которых были изображены знаменитые предки Борджа — он родился в Испании, в числе его родни был даже Альфонсо Великий, первый король Неаполя, — и доставили в пиршественный зал. Столы здесь ломились от испанских вин и наливок, от многочисленных диковинных угощений, среди которых оказался даже жареный павлин с роскошным хвостом — перья были мастерски вставлены в приготовленную птичью тушку.

Борджа сумел сесть рядом с Катериной. От госпожи меня отделяли французский посол — обворожительный, изысканный мужчина — и его помощник — яркий молодой человек атлетического сложения с тугими светлыми локонами. Поэтому я не слышала всего, что Борджа говорил графине, но его тон был явно игривым. Катерина хохотала, запрокидывая голову, купаясь во внимании хозяина, а испанский кардинал открыто кидал на собеседницу плотоядные взгляды и то и дело подливал вина в ее кубок. Он даже сказал ей нечто настолько скабрезное, что она засмеялась, тут же громко ахнула и зажала рот рукой, но было уже поздно.

Я решила, что мне пора вмешаться. Однако одного мрачного взгляда Джироламо, сидевшего через несколько человек от жены, хватило, чтобы она убрала ладонь ото рта и с достоинством выпрямилась. Борджа заметил это, после чего их разговор немедленно принял более спокойный характер.

После угощения мы перешли в другой зал, освобожденный от всей мебели. Снова появились музыканты с флейтами и тамбуринами, и Борджа повел свою кузину Адриану в плавной паване. За ними пошли Катерина с Джироламо, которых чествовали в этот вечер. В память о Маттео я отказалась от всех приглашений на танец.

Затем музыканты исполнили несколько бодрых гальярд[6]и сальтарелл[7]с прыжками. Джироламо выглядел неуклюже и скрылся в толпе после первого же танца. Катерина, танцевавшая прекрасно, нашла себе достойного партнера в лице Родриго Борджа. Она несколько раз танцевала с ним и с месье Жераром, как он сам себя называл, — молодым французом с тугими молочно-белыми локонами.

Беседуя с женой французского посла, надменной молодой герцогиней с поразительными зелеными глазами, которые подчеркивало ее изумрудное атласное платье, я заметила, как в зал вошла молодая женщина. Она старалась не привлекать к себе внимания, пробираясь вдоль стен, между слугами в пурпурно-желтых ливреях, но не увидеть ее было невозможно. Женщина была одета как турчанка, тело ее скрывала пурпурная накидка, а на голове у нее сияло покрывало того же цвета, перехваченное над бровями серебристой лентой так, что видны были только подведенные сурьмой глаза.

При виде турчанки герцогиня понимающе улыбнулась и кивнула ей, когда та проходила неподалеку. Девушка быстро склонила голову в ответ, но не замедлила шага, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Она направилась прямо к мужу Катерины, который в укромном уголке вел весьма напряженную беседу со своим юным кузеном, будущим кардиналом Рафаэле.

Загадочная женщина подошла к Джироламо, низко ему поклонилась и взяла за руку. Она стояла, развернувшись лицом в угол, поэтому никто не увидел, что находится под накидкой, когда турчанка распахнула ее. Все разглядели только Джироламо и Рафаэле, который разинул рот, словно наивный мальчишка, впрочем, он пока еще и был именно таковым.

Женщина запахнула накидку и повела Джироламо, теперь уже улыбающегося, прочь из зала. Герцогиня растянула губы в похотливой улыбке, и я не стала задавать никаких вопросов о том, что происходит. Я и сама могла догадаться, что собирается делать с главнокомандующим папской армии женщина в турецком платье, наверняка нанятая Борджа. Не успела я придумать новой темы для разговора, как появилась еще одна турчанка, на этот раз в накидке и вуали цвета шафрана, и увела за собой испанского посла. Когда пришла третья, в ярком сине-зеленом наряде, и увлекла за собой французского посла прямо на глазах у его жены, герцогиня только досадливо прищелкнула языком, однако нисколько не утратила своей веселости.

Я видела, как человек двенадцать покинули зал в обществе женщин под вуалями. В это время Борджа, раскрасневшийся и потный от танцев, подошел к столу. Он поднес к губам бокал с вином, к нему тут же приблизилась Ванноцца, взяла под руку и что-то зашептала на ухо. Ее слова обрадовали его, Борджа поцеловал любовницу прямо в губы, и она быстро вышла из зала.

Я постоянно думала о тех, кто, как Бона, верит глубоко и искренне. Они были бы просто ошеломлены подобным поведением!

Наверное, мое лицо помрачнело, потому что француженка произнесла:

— Вы должны простить Родриго. Он не из тех людей, которые легко скрывают свою жажду жизни, женщин, самой любви. Борджа предпочел бы участь солдата доле кардинала, однако решение было принято за него, когда он только родился. — Она внимательно посмотрела на меня. — Возможно, Господь совершил ошибку, сотворив его таким. Или же вина лежит на церкви, которая слишком многого требует от своих служителей.