Алая графиня - Джинн Калогридис

Следующую неделю Катерина веселилась от души, поскольку они с Джироламо получили приглашения в гости от всех знатных фамилий Рима и нескольких кардиналов. В большинстве случаев я сопровождала ее в качестве кузины и успела заметить, что тот Джироламо, какого видел свет, несколько отличался от того человека, которого знали жена и приближенные. Он подчеркивал свое положение, откровенно грубя всем вокруг и отпуская весьма сомнительные шутки в разнополой компании, искренне улыбался и смеялся только тогда, когда начиналась игра в кости или карты. Она поглощала его на долгие часы, и тогда мы с Катериной возвращались домой без него. К радости жены, он лишь изредка навещал ее в спальне.

Всего однажды в те дни мне довелось увидеть его человеческое лицо, когда медовый месяц молодых был прерван посещением восьмисотлетней базилики Санти-Апостоли, расположенной неподалеку от палаццо. Здесь к нам присоединились его святейшество и несколько кардиналов, в том числе и Родриго Борджа, каталонец с чувственным, вожделеющим взглядом.

Сикст, заметно опечаленный, пришел в простой красной шапочке и шелковом облачении того же цвета поверх белой льняной рясы. Мы терпеливо ждали, пока он поднимется по ступенькам к входу в базилику. Двое кардиналов поддерживали старика под мышки, чтобы втянуть массивное тело на лестницу и ввести Папу в церковь. Когда Сикст переступал порог святилища, пот ручьями струился из-под шапочки на лоб и серые щеки. Джироламо сейчас же подошел к отцу и с нехарактерной для него теплотой порывисто обнял старика.

Сикст раздражался, шатался из стороны в сторону, тогда как его сын старался, как уж мог, поддержать под руку тяжкое тело. Они прошли в боковой придел, где для его святейшества установили временный трон. Тот стоял перед надгробием из сияющего мрамора, пол под которым был усыпан мраморной крошкой, вылетевшей из-под долота скульптора.

Надгробный памятник высотой в четыре человеческих роста и шириной в два стоял на массивном прямоугольном постаменте, где было выбито имя усопшего, знаменитого молодого кардинала Пьетро Риарио, архиепископа Флоренции и «племянника» Сикста, погибшего в возрасте двадцати девяти лет. Сам монумент представлял собой похоронные дроги в натуральную величину, которые держали три крылатых серафима. На них лежал молодой человек с круглым, правильным лицом, приятнее, чем у Джироламо, но с похожим носом и разрезом глаз. Он был в облачении священника, с простой епископской митрой на голове, лицо его выглядело спокойным и умиротворенным. Позади скульптуры возвышалась мраморная стена с барельефом, изображающим Марию с младенцем Христом на руках. Слева от нее стоял на коленях скорбящий Джироламо, справа, в той же позе — гораздо более стройный и молодой Сикст. Рядом с Джироламо расположился святой Павел, возле Сикста — Петр.

Да, у Джироламо некогда имелся старший брат Пьетро, которого Сикст удостаивал особых милостей. Уже в юном возрасте сын пошел по стопам отца, получив образование сначала у францисканцев, а затем в различных университетах. Сикст щедро жаловал его должностями: епископат, бенефиций и неизбежный кардинальский сан — поскольку юноша, в отличие от тугодумного младшего брата, унаследовал от отца проницательность и редкий ум. Заодно Пьетро передалась любовь к вкусной еде, выпивке и женщинам, что, как говорили некоторые, и привело его к преждевременной, неожиданной кончине — слуга, явившийся будить хозяина поутру, обнаружил его в постели мертвым. Но другие, в том числе и Теодора, горничная Катерины, уверяли, что Пьетро был отравлен, поскольку его неограниченное влияние вызывало зависть у других кардиналов.

Трагедия произошла три с половиной года назад, но только сейчас наконец-то был закончен надгробный памятник. При виде его Сикст вырвался из рук младшего сына и заковылял к высокому монументу. Он погладил мрамор и приглушенно зарыдал, опускаясь на колени.

Джироламо поспешил на помощь. Этому великану не хватило сил, чтобы поднять тучного понтифика на ноги, и он замахал рукой. Трое кардиналов и патриарх Стефано Колонна помогли ему усадить отца на папский трон, где тот и обмяк, хватая воздух ртом и рыдая.

Джироламо лишь на мгновение задержался рядом с монументом. Все глаза, кроме моих, были сосредоточены на охваченном скорбью Сиксте, и только я видела, как на лице Джироламо отразилось смятение и он тоже провел по мрамору ладонью. Когда муж Катерины отнял руку от камня и подошел к отцу, в его глазах было то же выражение, какое, должно быть, появилось в моих, когда я узнала, что Маттео отравили: любовь, скорбь и горькая ненависть.

Дни и ночи пролетали незаметно, и удручающий зной, заодно с принесенными им смертельными лихорадками, наконец-то отступил, хотя здесь все равно было жарче, чем когда-либо в Милане.

Я возненавидела Рим. За великолепными новыми церквями и дворцами, за несколькими большими улицами, недавно заново вымощенными по приказу Папы, начинались узкие переулки, кривые, заваленные конским навозом и воняющие сточными водами. Ветер, дующий с Тибра, иногда приносил с собой такое зловоние, что нам приходилось закрывать окна, несмотря на жару. Дома богачей были новые и красивые, но их оказалось слишком мало по сравнению с лачугами бедняков, которые кормились тем, что промышляли мелкую дичь, встречавшуюся на пустынных улицах, или рыбу, водившуюся в мутных водах Тибра. В некоторых районах Рима было так опасно, что мы не осмеливалась заезжать туда даже в экипаже. По вечерам и в самых богатых кварталах города лишь немногие отваживались выходить без вооруженного эскорта. Мы прожили в палаццо Риарио целую неделю, когда я с изумлением узнала, что на верхнем этаже и за фризами плоской квадратной крыши скрываются лучники и пушкари, а с закатом солнца солдатские патрули обходят по периметру весь дворец.

Сначала я решила, что Джироламо, главнокомандующий папской армии, недавно чудом избежавший гибели, просто проявляет чрезмерную осторожность. Но нет. Поскольку Катерина часто выезжала, мы видели, что все дворцы охраняют точно так же. Тогда Рим был куда более опасным местом, чем теперь. Волки, одичавшие собаки, банды вооруженных грабителей слонялись по темным улицам, а семейства Орсини и Колонна, вполне обходительные при свете дня, по ночам вершили бесконечную кровавую вендетту. Каждое утро обнаруживались новые трупы. Они лежали у дверей домов, посреди оживленных улиц, в кривых переулках или плавали в Тибре.

Мир внутри стен палаццо Риарио сильно отличался от всего, что мы знали. Мы с Катериной привыкли к жизненному укладу Боны, которая, даже будучи герцогиней, отказывалась от роскоши и всяческих излишеств. Столетний замок в Павии содержался в прекрасном состоянии, но казался старым, бедным и жалким по сравнению с великолепным палаццо Риарио, с его просторными залами, набитыми резной мебелью, статуями, картинами и фресками, стенами, полами, потолками, винтовыми лестницами и колоннами из сверкающего мрамора. Двор и сад здесь были как в Милане и Павии, вместе взятых.

Но за подобную роскошь, разумеется, приходилось платить. Точно так же, как в Павии весь двор дрожал от страха перед гневом герцога Галеаццо, обитатели палаццо Риарио трепетали, когда Джироламо являлся в скверном расположении духа. К несчастью, он был редко настроен благостно, и весь двор ликовал, когда хозяин уезжал, чтобы лично руководить войсками, сражавшимися за усиление влияния Риарио в Романье.