Флейшман в беде - Тэффи Бродессер-Акнер

В тот день, когда Тоби познакомился с Рэйчел, он стоически-мученически переносил самую долгую засушливую полосу в своей взрослой жизни после долгожданной потери невинности. Первый раз у него случился в тот год, что мы провели в Израиле, когда он по пьяни перепихнулся с моей соседкой по комнате, Лори, у которой зубы торчали вперед. Тоби страшно жалел о случившемся, за исключением того факта, что это все-таки случилось и теперь он хотя бы не умрет девственником. В тот год ему исполнилось двадцать лет, и позор оттого, что он расстался с подростковым возрастом, но не расстался с «девственной плевой», как назвал это Сет, был невыносим. В ту ночь он вернулся в общежитие, как солдат возвращается домой с войны: гордый и немножко травмированный. Соседи по общежитию набежали в вестибюль, подняли Тоби на плечи и понесли. Он сгорал от стыда и в то же время наслаждался, точно как во время собственно секса.

Потом был первый раз (то есть второй для него секс) в рамках настоящих отношений с девушкой. Это случилось через полгода обучения на последнем курсе, с пресной социологичкой по имени Жанин, страдавшей тревожностью. Жанин была из тех студентов, которые записывают до последней запятой все, что говорит преподаватель, и учатся потом, читая записанный текст, зазубривая его наизусть, никогда не ставя под сомнение и не задавая ни единого вопроса. Она не пыталась ничему научиться; ей нужно было пройти учебную программу и выжить. Она вечно пищала, что непременно провалится, а потом получала хорошие оценки, близкие к отличным. Она говорила, что у нее «книжный ум». Тоби про себя думал, что «книжный ум», похоже, означает отсутствие ума как такового. Он пытался утешить Жанин, объяснить ей, что ум – не самая главная характеристика в человеке, и кроме того, она ничего не может с этим поделать, и она должна быть довольна своим трудолюбием и тем, как вообще живет на этой планете. Но нельзя говорить подобные вещи принстонской студентке, которая учится так прилежно, как Жанин, и которая заговорила про «книжный ум» только для того, чтобы услышать в ответ: «Нет, нет, я потрясен твоим природным интеллектом».

– Я потрясен твоим природным интеллектом, – говорил он, и иногда ему за это перепадал оргазм от ее руки.

Он целыми ночами ждал, пока наконец закончатся ее бесконечные труды в группах для совместных самостоятельных занятий и она вернется домой и, может быть, согласится на секс. Но чаще она вежливо извинялась, утверждая, что после секса не сможет уснуть и из-за этого плохо напишет очередной доклад, или плохо сдаст экзамен, или еще что-нибудь, что было для нее, несомненно, важнее. При таком полнейшем, как в пустыне, отсутствии перспектив главной целью для Тоби было получить хотя бы немного секса и никогда не спрашивать себя, сводятся ли к этому отношения полов и нравится ли ему вообще эта девушка. Подобный вопрос был опасен, и кроме того, у Тоби не было сил его задавать: вся его энергия уходила на интерпретацию жестов. Он должен был безошибочно понимать, означает ли небрежно закинутая на его плечо рука или поцелуй прямо в губы, что ему дан зеленый свет.

Через четыре месяца их отношения довольно бесцеремонно закончились. Как-то утром Жанин позволила ему иметь секс с ней – точнее сказать, на ней, – а потом сообщила: ее родители на самом деле не хотят, чтобы она встречалась с некатоликом и неитальянцем, а раз эти отношения не имеют перспективы, то она лучше подольше поспит по ночам. Тоби громко возражал, не думая о том, действительно ли она ему нравится, и не желая с ней расставаться. Из жалости она предложила ему перепихнуться еще раз, «на прощание», и он поймал ее на слове. Раньше ему приходилось унижаться, гоняясь за сексом, но до сего дня не доводилось испытывать унижение во время собственно секса, наблюдая, как партнерша с нетерпением ждет, чтобы он закончил. В июне того же года он переехал в Нью-Йорк. Его приняли в медицинскую школу Нью-Йоркского университета. Его приняли и в Колумбийский университет, но он хотел перемен. Он не хотел жить в кампусе. Он не хотел жить среди исключительно спермотоксикозных студентов вроде него самого. Он фантазировал о том, как встретит девушку, но не медичку. Он будет заниматься где-нибудь, а она там же будет читать книгу – может быть, Филипа Рота, или Беллоу, а может, Вирджинию Вулф. Он подойдет к ней и пошутит, она засмеется, и у них всё будет.

На ту вечеринку в Колумбийском университете, где он встретил Рэйчел, он даже не хотел идти. Сет учился на курс младше него, поскольку остался на второй год в Израиле. Когда им всем уже нужно было уезжать, Сет встретил девушку двадцати одного года, которая как раз оканчивала службу в израильской армии, поехал с ней в Дахаб на выходные покурить травы и решил провести следующий семестр, путешествуя вместе с девушкой по тем местам, по каким обычно путешествовали молодые израильтяне после армии, пережив тяготы военной службы: Индия, Таиланд, Греция. В Греции он ее оставил. Это произошло через четыре месяца после знакомства, когда она заговорила о женитьбе. «Женщины существуют исключительно в рамках определенной траектории, – писал Сет на открытке, которую прислал Тоби из Афин. – Они не могут просто быть. Я надеюсь, тебе дают, но я также знаю, что каждый оргазм имеет свою цену». Тоби пожалел, что Сет не послал это в запечатанном конверте, но что поделаешь. Во время той памятной вечеринки Сет оканчивал последний курс в Колумбийском университете. Как-то вечером они с Тоби ужинали вместе, и Сет сказал, что после ужина они обязательно должны пойти на ежегодный бал литературного общества, который проводится в библиотеке. Тоби терпеть не мог тусовки в университете и людей, которые там учатся. Но Сет сказал: «Тебе там может перепасть секса».

Тоби знал, что это, скорее всего, не так. Но послезавтра его родители должны были приехать в гости из Лос-Анджелеса, и он решил, что даже если его шансы на секс – три процента, это по крайней мере поддержит его морально перед работой, предстоящей в воскресенье: очистить к приезду родителей свинарник своего жилья от порнухи и вони, а также приготовиться к пулеметному огню материнских замечаний, разносящих вдребезги его самооценку. На вечеринке он увидел девушку по имени Мэри, соседку Сета по общежитию, к которой неровно дышал, и задумался: не это ли его шанс? Он подошел к ней, заговорил, и они поболтали минут пять. Она смеялась над каждым его словом, и да, это действительно начинало выглядеть как его шанс. Но тут из сортира вернулся какой-то дебил, с которым она, судя по всему, пришла. Он сказал, что его зовут Стив, он учится в Уортоне и приехал навестить Мэри, и «просто офигеть, какую громадную личинку я только что отложил в сортире. Надеюсь, у вас тут канализация хорошо работает». Мэри засмеялась, и Тоби почувствовал: этим смехом она предала все, что он о ней знал или на что надеялся. В эту минуту Тоби был далек как никогда от понимания, почему он одинок.

Он уже собирался уходить, исчерпав свой суточный лимит унижений и растерянности, и в последний раз оглядел комнату. У окна стояла девушка и разговаривала с другой девушкой, которая была пьяна и висела на каком-то парне. Первую девушку Тоби раньше не замечал, и это было странно, потому что ее внешность поражала: прямая челка, светлые волосы, пробудившие в нем запретную, доселе дремавшую тягу к шиксам, бледная кожа, красные губы. Это была Рэйчел; она смотрела себе под ноги и вежливо кивала, выслушивая чепуху пьяной девицы. Но вдруг, почувствовав, что на нее смотрят, подняла глаза и откровенно встретилась с ним взглядом, а потом отвела взгляд с типичной улыбкой девушки, которая не хочет улыбаться: отвела глаза, не поворачивая лица, а потом закрыла рот так, что уголки губ поползли вверх. На ней была туго обтягивающая водолазка в лапшу и легинсы, какие в последнее время носили все девушки, а вокруг талии обвязана фланелевая рубашка. У нее всегда был вид человека слишком утонченного, чтобы носить такую же одежду, как остальные студенты: слишком строгий стиль, слишком красива, но не по-молодежному, а по-взрослому.