Флейшман в беде - Тэффи Бродессер-Акнер

Может быть, я научусь готовить. Или пройду курс по украшению тортов. Я стану чуточку более выхолощенной. Не буду ругаться с мужем по каждому поводу. Что плохого в том, чтобы смягчиться с возрастом? За что я так упорно цепляюсь? Я буду ходить в спортзал в нашем квартале и на уроки танцев, куда ходят другие матери из школы, – там танцуют под песни, которые много лет назад разбивали нам сердца и зажигали в них огонь. Эти песни напоминают нам, что когда-то мы были молоды – когда-то мы могли танцевать без того, чтобы платить двадцать долларов инструктору. Нам даже не нужно было, чтобы кто-нибудь вел в танце. Когда-то, давным-давно, мы просто это умели. А теперь мы выплескиваем всю свою сексуальность, и всю надежду, и всё, что не успели завершить, в ча-ча-ча или во вращении бедрами восьмеркой. А ведь когда-то мы не нуждались в особом приглашении, чтобы крутить бедрами. Преподаватель ставит забойную аранжировку заезженных хитов времен нашей школы и университета, и мы все смеемся. Но эти песни прокладывают тропу в нашу юность, и потому в конце, во время заминки, когда преподаватель ставит песню Eagle-Eye Cherry или Sade, наши тела замедляются, становятся тяжелыми, рыхлыми, свинцовыми, и мы видим в точности, кто мы есть на самом деле: люди, которые пытаются что-то вспомнить, но никак не могут.

И Адам – он будет ждать меня дома. Даже после всего, что было, он будет меня ждать. Он будет зорко приглядываться ко мне, чтобы понять, закончились ли мои перипетии, я буду смотреть, как он смотрит, и меня придавит огромный валун вины и печали за то, что Адам был вынужден из-за меня пережить. За то, что он постоянно из-за меня переживает. По ночам он будет разглядывать меня спящую и молиться, чтобы моя душевная буря прошла. И я буду платить ему за это мелочами – буду отзывчивей в постели, добрее с его стервой-сестрой, буду соглашаться смотреть научно-фантастические фильмы, которые он любит. Но сегодня я в темноте заползу в свою супружескую постель и прильну к мужу так, словно я – его новая кожа. И шепну ему: «Прости, что я так поздно». А он, бодрствующий или разбуженный, шепнет в ответ: «Ты всегда возвращаешься». Я буду любить его так, что от одного его прикосновения буду часами плакать от счастья, и он будет удивляться.

Видишь, Рэйчел, у меня тоже нет своего дома. Я тоже пыталась побить несправедливую систему. Я работала в мужском журнале и пыталась писать так, чтобы потом гордиться своими работами, но в результате узнала лишь, что положение женщины в мужском журнале совершенно идентично положению женщины в мире: ее терпят, она в лучшем случае дополнение, она призвана делать неблагодарную работу, которую не хотят делать мужчины. Я никогда не стану Арчером Сильваном, но я напишу свою книгу, и в ней будет нечто недоступное Арчеру: покажу события со всех сторон, даже если на какую-то из сторон больно смотреть, даже если она пробуждает в нас такой гнев, что мы вообще не хотим об этом слышать.

Я затоптала сигарету, не докурив. Меня от нее затошнило. Мне не стоит больше курить. Не стоит курить и нечего делать здесь. Это больше не мое наслаждение. Я подозвала такси и велела водителю везти меня обратно в Нью-Джерси, домой.

Тоби, сидя со мной на полу, выслушивал мои жизненные планы и ждал, чтобы в нем опять поднялась паника – та же, от которой он в последние несколько недель обливался потом каждый раз, когда думал о будущем. Но на этот раз паники не было. Неужели он привыкает к своему новому положению? Неужели его рана понемногу заживает?

А что если да? Что если он научится думать о Рэйчел по-новому? Что если он найдет способ отделаться от мысли, что живет в противофазе с ней? Что если он встретит хорошую женщину и женится снова? Что если в один прекрасный день Рэйчел станет просто его бывшей женой? В один прекрасный день сумерки этого брака рассеются, и источаемые им пары печали – тоже. Может, уже рассеялись.

Выйдя из уборной, Тоби немного задержался, ища Сета, и нашел его в темном углу, где Ванесса живьем сдирала с него кожу за курение травы на их помолвке. Тоби смотрел, как Ванесса с застывшей улыбкой говорит приглушенным шепотом, пытаясь соблюсти видимость приличий, а Сет совершенно растерян. К тому времени, как Тоби вышел на улицу, меня там уже не было, и он зашагал домой через жаркую ночь. Впрочем, когда он добрался до Юнион-сквер, пошел дождь, и он спустился в метро.

Заплатив бебиситтерше и проводив ее, он с минуту стоял в гостиной, почесывая Бабблза. Он снял мокрую одежду, чтобы принять душ – чтобы, когда дети проснутся, от него не пахло травой. Как можно в таком зрелом возрасте по-прежнему быть таким неустроенным? Как можно знать так много и все же ничего не понимать в жизни? Может, это и есть просветление: осознание, что жизнь – это раковая опухоль, метастазирующая так неспешно, что ты лишь смутно и по временам осознаешь свое продвижение к смерти? Что мы движемся к смерти так медленно, чтобы успеть к ней привыкнуть? А может, это не жизнь. Может, это просто пришла зрелость.

И еще в этот момент он думал о том, что многое подкрадывается постепенно и потому перемены трудно замечать. Его развод будет доведен до конца. Он подпишет бумаги прямо сегодня ночью. Он родился без Рэйчел и как-то жил. Он женился на Рэйчел и выжил. А теперь она исчезла – может быть, навсегда. Если у него получится себя убедить, что она просто вроде как вознеслась на небеса и стала призраком, иногда являясь отдельным людям, он сможет жить дальше. Он переживет всё это и двинется дальше. Не все следуют правилам. Не всё в жизни справедливо. Неужели он еще не выучил этот урок? Его дети в один прекрасный день поймут; его дети усвоят урок, и все последующие потери будут для них не такими болезненными. Это чего-то да стоит. Он будет хорошим отцом. Он всегда будет защищать своих детей. Он понял, что это – спанда. То самое, о чем тогда говорила дура-инструкторша по йоге. Вселенная в самом деле не только расширяется, но и сокращается. Видите? Он еще не все знает. Он вдыхает и выдыхает. Приходит радость и приходит грусть. Бывает хорошо и бывает плохо.

Жара на Манхэттене наконец спала. Дождь молотил изо всех сил минут десять. Завтра Тоби начнет искать другую квартиру – такую, где все работает как следует. Он заслуживает квартиры, в которой все работает как следует. Он посмотрел в окно. Там было его отражение, а за ним, сквозь него виднелись освещенные окна соседнего дома. Прозрачная версия Тоби была наполнена огнями города, окнами, людьми в окнах. В этих окнах было все сразу – надежда, печаль, потеря, торжество, секс и измена. Боль была везде. И секс был везде. Любовь была везде. И смерть была везде. Можно умереть от одиночества, но можно умереть и от оптимизма: он в конце концов раздавит тебя точно так же. Время будет идти вперед, но в блочной Вселенной Тоби сохранилось немного оптимизма. И этот запас останется там навсегда. Тоби смотрел, как в его призрачном теле движутся люди, и чувствовал, что в нем есть место для всех них; что они могут остаться, и он приютит их в себе, и они станут в нем жить. Он стоял с этой мыслью, глядя в окно, – он не знал, как долго. Тут он услышал, что в замке повернулся ключ и заскрипели петли. Он обернулся и увидел, что в дверях стоит Рэйчел.