Шафрановые врата - Линда Холман

Так сложилось, что семья моей мамы переехала в Америку из Франции; в моих жилах текла французская кровь. Отец моего ребенка был родом из этой страны, значит, ребенок будет на три четверти французом.

Как только мои вещи поставили на полу возле шкафа, я достала свою ночную рубашку. Было только семь часов вечера, но у меня появилась незнакомая настойчивая боль в спине. Мне очень хотелось принять горячую ванну. Я со вздохом облегчения легла на одинарную жесткую кровать и, несмотря на боль в спине, почти сразу же заснула.

Ночью меня разбудило мое собственное тело. Теперь боль переместилась в живот, я сжалась еще больше, надеясь, что все это прекратится. Я подумала, что теплая ванна могла бы мне помочь, и медленно откинула одеяло, но как только я встала, поток жидкости полился по моим ногам. Я с ужасом смотрела на что-то мокрое и темное на моих лодыжках. Приложив руки к животу, я вошла в ванную и включила свет. При виде своей яркой крови мне стало плохо — не из-за этого зрелища, а потому что я поняла, что это означает.

— Нет! — крикнула я; в пустой ванной мой голос отразился эхом.

Я не могла выйти из комнаты и спуститься вниз, чтобы найти портье, из-за судорог и потоков крови. Кого я могла позвать?

— Этьен, — повторяла я уже тише, и мой голос снова и снова отражался от стен и потолка.

Казалось, ничего нельзя сделать, невозможно остановить истекание жизни из меня.

Я легла на жесткий кафельный пол ванной, подстелив полотенце, и подняла согнутые в коленях ноги. Я так рыдала, что ощущала пульс в голове. Мне очень хотелось пить, но у меня было недостаточно сил, чтобы дотянуться до крана.

Так я и лежала на полу, пока слабый утренний свет не упал на мое лицо, пробившись в окно и открытую дверь ванной комнаты. Я смотрела, как свет перемещается на кровать и стену. В запертую дверь тихо постучали, но я не отозвалась. Я не могла подняться, не могла закрыть глаза. Было такое чувство, что мое тело стало хрупкой скорлупой, а мой мозг был зажат в кулак и там пульсировал. В голове настойчиво звучала одна и та же фраза: «Твой ребенок мертв. Твой ребенок мертв».

Сквозь приоткрытое окно доносились крики, детские голоса и непрекращающийся лай собаки.

Снова постучали, и женский голос сказал:

— Мадам! Мадам! Я уберу в комнате.

Ручка задергалась. Я глубоко и судорожно вдохнула и поднесла руки к лицу. Мои щеки были влажными. Ручку уже не дергали.

Было больно двигаться; у меня болели суставы, словно я подхватила грипп. Покачиваясь, я все же смогла принять сидячее положение и посмотрела на окровавленные полотенца на полу возле меня.

— Этьен, — прошептала я. Что мне делать теперь? Что мне делать теперь?

Я поднялась, держась за раковину, набрала в ванну воды и искупалась. Потом надела свежую ночную рубашку, выбросив грязную в мусорную корзину. Я была слишком слабой, чтобы смыть кровь и отмершие ткани с полотенец, поэтому оставила их в воде в ванной, а потом вернулась в постель. Я лежала, уже не в состоянии плакать.

Я держалась за живот; трудно было принять то, что эта крупица жизни, которую зачали мы с Этьеном, исчезла.

Я понимала, что нахожусь в шоковом состоянии; я не могла думать ни о чем другом, кроме как о смерти этого маленького создания. Помню, что в какой-то момент я сложила вместе ладони и стала молиться за его душу. Я не знаю, сколько прошло времени, но когда снова послышался звон ведра в холле, а затем стук в мою дверь, я отозвалась.

— Пожалуйста, — сказала я так громко, как только могла, — попросите мадам Буиссон прийти в мою комнату. Пусть она придет. Я больна.

Когда она пришла, отперла дверь и остановилась на пороге, глядя на меня оттуда, я призналась ей, что ночью мне было плохо и что мне нужен врач. Я с трудом села на узкой кровати — одеяло сбилось и громоздилось поверх моих ног.

Она кивнула; ее лицо не выражало никаких эмоций, как и вчера, но когда ее взгляд метнулся в сторону открытой двери ванной, я заметила, как от резкого вдоха поднялась ее грудь. Я проследила за ее взглядом. Одно из окровавленных полотенец было оставлено мной на полу. Она подошла к ванной и заглянула туда, затем с громким стуком закрыла дверь. Она снова пристально посмотрела на меня, едва заметно покачала головой и ушла.

Думаю, я заснула, поскольку мне показалось, что прошло совсем немного времени до ее возвращения с мужчиной средних лет с густыми усами и слишком набриолиненными волосами. В руках он держал черную сумку; я заметила, что кожа на его пальцах потрескалась.

— Мадемуазель О'Шиа, — произнесла мадам Буиссон, а потом добавила: — Американка, только что приехала, — таким тоном, как будто она вдыхала какой-то неприятный запах.

Врач кивнул мне. Итак, портье теперь называла меня именем из паспорта, с ударением на слове «мадемуазель». Она осталась в комнате и стояла у двери, скрестив руки на животе.

Врач спросил ее — интересно, почему он не говорил со мной? — по какой причине его вызвали. Женщина пояснила очень тихим голосом, что ночью я потеряла много крови. Она сказала «de pertes de sange»[45]почти шепотом, как будто было неприлично произносить эти слова. А затем она подняла брови и посмотрела с таким видом, словно знала что-то еще.

— А-а, — протянул врач, взглянув на меня. — La fausse couche[46]?

— Скорее всего. Все указывает на то, что это был выкидыш, доктор, — сказала женщина; у меня создалось впечатление, что она получала непонятное удовольствие, отвечая на его вопросы.

Затем он спросил портье, что я делаю в Марселе, и она сказала ему, что я здесь проездом и направляюсь в Танжер.

Он снова посмотрел на меня и покачал головой.

— C'est impossible[47].О, но это не может быть, мадемуазель, — произнес он на ломаном английском громко и медленно, как будто я была глухой или очень глупой. — Вы не должны совершать путешествие, — сказал он, и я наконец поняла, почему он игнорировал меня и говорил о моем положении только с портье: она подчеркнула, что я американка, и он не знал, говорю ли я по-французски, а она не сказала ему об этом. Он снова перешел на французский и повернулся лицом к портье: — Она не может ехать туда одна сразу после выкидыша.

— И она калека, — сказала женщина, глядя на меня через плечо доктора.

Я была слишком слаба, слишком смущена, чтобы остро воспринимать ее бессердечие.

Доктор покачал головой.

— Ну что ж. Ясно как день, что ей не следует отправляться в такое опасное место. И чтобы оправиться, ей понадобится какое-то время. Скажите ей, пусть возвращается в Америку, как только сможет.