Замри, как колибри - Генри Миллер

Отправившись разыскивать новый торговый путь в Индию, Колумб, естественно сам того не желая, создал фактор неустойчивости, который проявляется в ощутимой форме только теперь. Прошло всего несколько лет после возвращения Колумба ко двору Фердинанда и Изабеллы, как на поиск источника вечной молодости пустился «мистик золота» Понсе де Леон. Сравнительное изучение аналогичных авантюр в древней мифологии, особенно похода аргонавтов, убедило даже самых осторожных и консервативно мыслящих летописцев истории золота, что эпопея Понсе де Леона была вовсе не погоней за химерами, а самой что ни на есть приземленной и решительной попыткой восстановить гегемонию быстро исчезающего желтого металла. Те, кто пожелает ознакомиться с модным в ту пору вариантом теории золота, найдут их исчерпывающее выражение в докладе министра финансов, представленном королю и королеве Испании накануне отплытия Понсе де Леона в Новый Свет. Самая важная деталь в этом докладе – прилагавшаяся к нему схематическая карта, нарисованная собственной рукой великого исследователя. С непостижимой точностью этот дерзкий авантюрист отметил для нас районы самых богатых залежей золота, расположенные к югу от воображаемой линии, протянувшейся от Техасского выступа до гор острова Мартиника. До недавнего времени считалось, что вскрыть эти месторождения невозможно, так как это связано с гигантскими инженерными проблемами. Достаточно сказать, что самые богатые золотом районы лежат в плиоценовом поясе, охватывающем болотистые низменности наших южных штатов и залегающую под толщами воды часть восточного шельфа Американского континента – шельфа, который простирается вплоть до Вест-Индии. Однако случилось так, что с изобретением ротационного бура, используемого ныне для бурения нефтяных скважин, рабочий золотого прииска на Аляске по имени Бердок представил в Бюро патентов США модель портативного золотоизвлекающего аппарата, приводимого в действие искрой радия. Им может управлять ребенок, и аппарат, вне всякого сомнения, в скором времени революционизирует наши методы добычи золота, а заодно и нашу концепцию соотношения золота и денег. Советская Россия уже проводит испытания аналогичного устройства в Уральских горах, где, по сведениям компетентных источников, таятся неисчислимые запасы драгоценного металла.

Именно поэтому, предвидя неизбежную дилемму, которую создаст для финансовых кругов беспрецедентный наплыв золота на рынки, не говоря уже о потрясениях в политических сферах, которые наверняка разразятся после внедрения этого открытия, непосвященным и предлагается этот небольшой трактат о природе денег. Ибо простому человеку, а не банкиру или финансисту мы будем обязаны решением проблемы. Это столь же верно, как было и во времена первой египетской пирамиды, когда совершенно задавленный грандиозными планами безумца Хеопса феллах взял национальное денежное обращение в свои руки и создал то, что получило название «хлебных денег».

Давайте зададим вопрос как можно проще и прямо: что такое деньги и как они стали тем, что они есть? Возможно, с этой головоломкой будет проще расправиться, если мы сразу возьмем быка за рога. Что бы там ни было в прошлом, деньги стали тем, что они есть сегодня, лишь благодаря тому факту, что о них думали. Деньги – это только деньги, и ничего другого. Они такая же часть жизни, как и сама жизнь, другими словами, это одновременно и сама вещь, и процесс становления вещи. Или, как писал в одном из первых трудов по денежной системе Данриви, «то, что представляет, либо символически, либо конкретно, акт обмена, никогда не может быть предметом обмена». Данриви, конечно же, думал о первых шведских экономистах, которые из-за того, что их язык становился слишком абстрактным, были виноваты в том, что произошла путаница в терминах, продолжающая создавать неразбериху и по сей день. Например, первобытный банту ни за что не допустил бы ошибки и не спутал бы предмет бартера, то есть обмена, с самим действием обмена, то есть бартером. С другой стороны, высокоцивилизованные греки Перикловых дней то и дело занимались подобной абсурдной подменой, что объясняется, нужно заявить справедливости ради, той преувеличенной ролью, которую во всех формах их мышления играла формальная логика.

Вернемся, однако, к аксиоме: деньги не могут быть ничем иным, кроме денег. Для простого человека, не привыкшего думать о деньгах в абстрактных формах, этот очевидный труизм может попахивать казуистикой. Тем не менее ничего не может быть проще и логичнее, чем эта тавтология, поскольку деньги в любой период жизни человека, как и сама жизнь, никогда не использовались для того, чтобы представлять отсутствие денег. Деньги, какую бы форму или вид они ни принимали, никогда не становились чем-то бóльшим или меньшим, чем деньги. Поэтому спрашивать, как это получилось, что деньги стали тем, что они есть теперь, так же бессмысленно, как интересоваться, отчего происходит эволюция. Своим вымиранием ископаемые ящеры, наверное, предоставили дарвинистам бесценное звено в эволюционных гипотезах, но никому не придет в голову утверждать, что ископаемые ящеры вымерли исключительно ради того, чтобы у последователей Дарвина была железная логика. Pro ipso propter, никто не будет утверждать, что деньги родились из изначальной потребности в обмене ради того, чтобы служить подтверждением несостоятельных позиций финансистов-теоретиков в той или иной стране мира. И все же достаточно только обратиться к любым взглядам, бытующим в наши дни в высших финансовых сферах, и мы увидим, что нас пытаются убедить, будто с доисторических времен единственно, о чем помышлял и к чему стремился человек, так это доказать, будто деньги – вовсе не деньги, а что-то, выдающее себя за нечто другое, вроде звонкой монеты например. Даже самому безмозглому остолопу можно вдолбить, что металлические деньги – это не сами деньги, а только форма денег. Значит, деньги, невзирая на их реальную природу, проявляют себя через форму. Как водород или кислород заявляют для нас о своем присутствии в самых разнообразных формах, вроде воды, перекиси водорода, но не сами по себе, либо отдельно, либо в соединениях, так и деньги в виде металлических монет или фальшивых банкнот всегда выступают чем-то включенным, сосуществующим, единосущным и превосходящим то, в форме чего явлены. Говоря высоким слогом, деньги можно было бы сравнить с Богом Всемогущим. Вообще-то, это не назовешь ни очень оригинальной мыслью, ни страшным богохульством, поскольку за век до Фомы Аквинского один монах-доминиканец в Шотландии проповедовал божественную переоценку денег, или, проще говоря, что Бог и Деньги – это одно и то же. И нужно сказать, что в то время добродетельные и благочестивые Отцы Церкви не нашли в подобных проповедях ничего святотатственного. Правда, в старости монах, о котором идет речь, закончил жизнь на костре, но совсем не за богохульство. Однако давайте не будем отвлекаться на ереси тринадцатого века. Достаточно того, что мы привлекли внимание к следующему факту: попытки человека выработать концепцию феноменальной природы денег нередко вели к самым неудобомыслимым озарениям.

Без всякого сомнения, очень многие противоречия и путаница, которыми обросла тема денег, проистекают из того, что деньги и золото всегда существовали в символических отношениях. В наше время, когда самому тупому банковскому клерку понятна химерическая роль золота, мы можем, не опасаясь противоречия, сказать, что золото, сохраняя псевдосимволическое отношение к деньгам, an fond[150], нисколько не важнее или, во всяком случае, столь же важно, как древесный гриб для умирающей березы. Заимствуя выражение лесоводов, можно было бы добавить, что золото порой имеет склонность вызывать «сердцевинное гниение». Другими словами, внешне все может казаться вполне благополучно, но глаз лесника приметит под корой болезнь, которая поразила и безжалостно терзает самую сердцевину ствола. Сердцевинное гниение нередко сравнивают с туберкулезом в человеческом организме, оно встречается преимущественно в городских кварталах среди деревьев на улице. В финансах это называют «инфляцией». Если болезнь еще не совсем пожрала дерево, можно прибегнуть к цементу, чтобы сохранить оставшиеся здоровыми ствол и ветки, то есть спасти дереву жизнь. Умирающее денежное обращение лечат накапливанием золота или лихорадочным перемещением его из одной страны в другую. Поэтому всякий раз, когда золото накапливается в необычном количестве или когда его движение становится истеричным и беспорядочным, это свидетельствует о том, что деньги данной страны поражены болезнью. Присутствие золота, его движение и колебания цены на него всегда скажут опытному глазу о симптомах нездоровья финансов. Ибо здоровье денежного обращения подобно физическому здоровью человека в том смысле, что мы не подозреваем о заболевании до тех пор, пока оно само не заявит о себе.