Замри, как колибри - Генри Миллер

«Не страшись, Жозефина, мы в прекрасной в машине… полетим с тобой в синеву!»[187] Мы летим в синеву вот уже более пятидесяти лет. Но до сих пор не знаем и не можем определить, где верх и где низ, где направление вперед и где направление назад, направление внутрь и вовне. Одно известно определенно: если параллельные линии пересекаются в бесконечности, то и машины могут двигаться без горючего, и люди могут летать без машин, и мысль может распространяться быстрее света, нигде не отклоняясь и не преломляясь.

Машина – это ведь всего-навсего овеществленная мысль. Так думайте упорней, быстрее! Все эти ужасные ракеты – лишь петарды и праздничные шутихи! Гоните радарные сигналы, отбивая ими чечетку о галактики, это так забавно! Хотя к чему играть в космический бадминтон, если существа из дальнего космоса – не важно, меньшего они размера, чем мы, или большего, – может быть, лишь дожидаются, чтобы мы заговорили с ними о чем-то серьезном? Вы работаете над посланием нашим небесным соседям, которое пошлете им при первом контакте? Вы сможете описать им набор сверхсовременного и только что изобретенного убийственного оружия? А если им надоест нас выслушивать, вы сумеете заставить их слушать?

Если на высоте всего сорок тысяч футов над уровнем моря эти вопросы звучат нелепо, то как воспримет их на расстоянии двенадцати миллионов световых лет на какой-нибудь не замеченной прежде планете разум, давно уже не мыслящий как приматы, двуногие или даже четвероногие?

(Предложение! Не забудьте как можно скорее спросить, водятся ли в космосе коммунисты? И узнайте названия любимых запрещенных книг! Выясните, пользуются ли там в туалетах сливными бачками или предпочитают простое очко?)

Если эволюция – это факт, что, впрочем, вполне может быть, ибо существуют же такие понятия, как холодная война и горячая, – почему бы и фактам, согласно той же логике, не подразделяться на медленные и быстрые; так вот, если эволюция – это факт, то ничто не мешает предположить, что на расстоянии, даже не превышающем световой год, мы могли бы проделывать такие дурацкие штуки, которые ранее и представить себе не могли, или совершать нечто даже более глупое. Если в лайнере, медленно ползущем на высоте всего сорока тысяч футов, можно до сих пор слышать музыку покойного Бетховена, колыбельные песни Кросби, сладкоречивые послания Эйзенхауэра и безумные речи Хрущева, что может помешать нам в будущем внимать музыке сфер, исполняющейся, по свидетельствам мудрецов древности, без нот, дирижеров и инструментов? Возможно, даже сейчас, мирно продолжая свое веселое путешествие с планеты на планету или из одной Вселенной в другую, сидя на голове кометы, уже известный нам скромник – святой Миларепа совсем на манер Эйнштейна ведет увлекательные беседы с восхитительным мошенником Лао-цзы. Наверное, они давно уже решили вопрос о невозможности передачи с одного уровня на другой иначе, чем асимптотически, эликсира мудрости, любовной истины и блаженства полного понимания.

Размышляя подобным образом, я иногда задаюсь вопросом: а не поджидает ли наших смелых исследователей сюрприз (они, например, вполне могут встретить в космосе умерщвленных святых или спасителей человечества)? Восставшие в своем прежнем телесном блеске, сияющие здоровьем, энергичные, как дельфины, и свободные, словно птицы, святые, возможно, плывут и порхают в волнах эфира, не помышляя о прежних безумствах благотворения, исцеления больных, оживления мертвых и воспитания неверующих.

Увы, мы всего только те, кем себя считаем. Но в одном этом «только» заключены поистине вселенские возможности. Если бы мы осознавали, что в действительности можем быть всем, чем себя считаем! Или что мы уже такие, какими хотели бы быть.

Даже мимолетный взгляд в будущее может создать иллюзию – и оглушающий гул моторов вдруг разом стихает. Не потому ли, что потребности в созидании и уничтожении равным образом обречены? Каким, интересно, был этот континент до того, как им завладели белые? Мне кажется, в мире индейцев господствовала тишина, возможно, потому, что они не любили шума и никогда не шли напролом, но всегда двигались в обход. Скорее всего, в их внутреннем мире царил покой. И уж совершенно определенно индейцам ни к чему были биржи, металлургические комбинаты, прокатные станы, заводы Круппа, лаборатории, газеты, монетные дворы, штабеля боеприпасов. Все, столь необходимое нам, индейцу было не нужно. Естественно, они не жили в раю. Но их мир не был бессмысленным. В нем царили красота, внутренняя глубина и долгие периоды тишины и покоя, хотя и он временами вибрировал от переизбытка чувств.

С заоблачной вышины остатки этого древнего мира лежали подо мной великой, простиравшейся с Дальнего Запада бесплодной пустыней. Это был самый прекрасный и захватывающий момент пятичасового представления. Казалось, всеми брошенное и покинутое пространство излучает чувство покоя. Весь остальной континент был, по-видимому, исчеркан рукой маньяка – великана-гроссмейстера, забывшего правила шахматной игры.

И все же результаты маниакального труда так непрочны! Сверху все кажется таким гладким, скоординированным и легким, но внизу мы встречаем неразбериху и столпотворение, драку и глупость. Хотя я думал, что на некоторое время оставил их позади. Голоса из эфира возвратили меня в реальность. Голоса явно принадлежали землянам: источая сентиментальную сладость, грохоча ритмами рок-н-ролла, угрожая близкой войной или успокаивая сказкой о вечном мире, они полностью выдавали своих обладателей – неудачников, болванов и неумех, от которых не было спасения даже здесь, в синеве. Машина, несущая меня, принадлежала им, и она скоро сядет на свой насест. После чего она будет воспроизводить другие машины, еще более хитроумные, сложные, удивительные и машиноподобные, пока весь мир и все построенное в нем человеком не будет состоять из звеньев одной огромной взаимосвязанной машины машин.