Последний владыка - Анна Варенберг

В этой новой Джун едва ли теперь можно было признать прежнюю дикарку. На нее заглядывались мужчины, и она удовлетворенно улыбалась, замечая ревнивый взгляд мужа — значит, небезразлична ему. Сама же Джун кроме него никого больше замечать не желала. У нее не было друзей. Те немногие из обитателей пещер, кто вместе с нею пожелал отправиться на Землю и начать новую жизнь, вскоре вернулись назад, так и не сумев приспособиться к иным условиям существования. Среди них был и Сол, которого Джун любила, как брата. В первое время они старались держаться вместе, однако Сол слишком ясно ощущал себя лишним в присутствии Тревера, кроме того, ему не удавалось, подобно Джун, бесстрашно и безоглядно вписываться в незнакомый новый мир Земли. И еще — так легко выбросить из головы прошлое. В глубине души Джун чувствовала, что Сол не понимает и осуждает ее. Однако его мнение в ее глазах особого значения не имело. Она‑то видела теперь многие вещи глазами Тревера… Мрачные пророчества Сола раздражали ее — он утверждал, будто солнечные камни — олицетворение зла — никому и нигде не могут принести счастья. «Да ты просто завидуешь, — раздраженно заявила ему Джун. — Завидуешь нашей любви и тому, что нам не приходится жить в нищете и опасности благодаря этим самым камням, которые принесли нам настоящее состояние! Тебе бы наверняка больше понравилось, если бы мы с Тревером были вынуждены бороться за каждый кусок хлеба — ты ведь мыслишь прежними категориями. Советую тебе раскрыть глаза и прекратить наконец отвергать все новое, все те возможности и перспективы, которые открываются перед тобой на Земле. Незачем ныть, отравляя жизнь себе и другим!» — «Когда‑нибудь ты поймешь, что я был прав, сестренка, — спокойно возразил Сол. — Жаль, если окажется слишком поздно». Через несколько дней он отправил Джун коротенькое послание, сообщив ей о своем решении вернуться на Меркурий, но даже не пришел проститься. Потеряв, таким образом, последнего из своих прежних друзей, девушка осталась в полнейшем одиночестве — но этого она вовсе не ощущала, до поры до времени. Все ее мысли и время заполнял собою Тревер. Впрочем, одна подруга у Джун все‑таки была — Идис, жена Фрэнка Рейнольдса. Женщины быстро нашли общий язык, Идис знакомила Джун с так называемой «светской» жизнью.

В общем, первые полтора года брака с Тревером, несмотря на множество связанных с адаптацией к новым условиям сложностей, были самым счастливым и прекрасным временем. Мужественный, умный, бесконечно обаятельный красавец, да еще и богатый — мечта любой нормальной женщины. К тому же, несмотря на уже далеко не юный возраст, Тревер принадлежал к числу романтиков, создавая для своей жены потрясающую атмосферу истинной любви.

Потом все начало рушиться. Джун не могла точно сказать, когда и с чего это началось. Треверу нравились шумные вечеринки, он любил бывать среди людей. Другие женщины откровенно с ним флиртовали, это тешило его мужское самолюбие. Джун видела, что ему приятны их знаки внимания, хотя Тревер клялся, что безразличен к ним. Иногда он становился злым, капризным и требовательным, орал на вышколенную прислугу и вел себя как дурно воспитанный избалованный ребенок. Угодить ему в такие дни становилось невозможно. Настроение Тревера менялось чаще, чем погода. Став богатым человеком, бывший бродяга — исследователь и космолетчик — сходил с ума от безделья и бесился, не зная, куда себя деть и на что еще тратить свои деньги. Он то проигрывал огромные суммы в казино, за одну ночь умудряясь спустить целое состояние, то на него нападал приступ скупердяйства, и он скандалил в дешевом кафе, заставляя Джун испытывать мучительную неловкость.

В некотором смысле Сол оказался не так уж неправ. Солнечные камни проявляли еще одну грань своего коварства. Да, на Земле они не обладали опасным свойством телепатически подчинять себе людей, но как огромная материальная ценность «работали» двояко. Тревер, сделавшись их счастливым обладателем, сам того не желая и не помышляя ни о чем подобном, постепенно превращался в их же раба. Он задыхался в любовно выстроенной им же самим золотой клетке и тщетно бился об ее незримые прутья, пытаясь освободиться. Выражалось это, в частности, в том, что он постоянно в каких‑то нелепых драках доказывал свое превосходство и силу, как будто от этого зависела его жизнь, а потом скулил, когда верная Джун обрабатывала его «боевые раны», откровенно набиваясь на жалость и преувеличивая свои страдания. Он смертельно тосковал по своей прежней, полной опасных приключений жизни, и не находил себе места из‑за того, что ему казалось, будто его нынешнее окружение не принимает его всерьез. Все чаще под предлогом того, что ему необходимо «развеяться», он отправлялся на какие‑то якобы чисто мужские «встречи» и возвращался под утро, еле держась на ногах и источая крепкий запах перегара, смешанный с чужими духами других женщин. Но выглядел при этом таким потерянным и несчастным, что у Джун не поворачивался язык устроить ему скандал и хорошую выволочку, которых Тревер, безусловно, заслуживал. Вместо этого она безропотно готовила ему ванну и укладывала своего непутевого супруга в постель, положив на его раскалывающуюся после бурной пьянки голову холодное полотенце. Он каялся и клялся самыми страшными клятвами, что больше никогда не повторит ничего подобного… Но потом все прокручивалось сначала с методичным, пугающим постоянством, и закончилось совершенно закономерно — однажды Джун застала мужа с пышногрудой брюнеткой. Причем оба были изрядно под кайфом, так что Тревер даже не сразу среагировал, когда Джун собрала немногие самые необходимые на первое время вещи и ушла. Их развод был не менее странным, чем брак. Тревер, отлично сознавая свою вину, обеспечил Джун даже с избытком, и теперь ей можно было не беспокоиться о себе. Он постоянно пытался связаться и поговорить с нею, похоже, не оставляя надежды вернуть жену… и не понимая, что его предательство было воспринято ею гораздо острее и больнее, чем если бы на его месте был кто‑то другой. Джун до последнего момента слишком доверяла ему. Она чувствовала себя не чем‑то самостоятельным и отдельным, а частью единого целого, которое они оба составляли. Вновь увидеть Тревера было теперь для Джун примерно тем же самым, как если бы ей показали ее собственную ампутированную руку или ногу да еще предложили бы полюбоваться идеальной формой ногтей на этой отрезанной конечности. Правда, со временем первоначальная боль не то чтобы утихла, но трансформировалась, превратившись в ужасную, хроническую тоску. Как бы ни зарекалась Джун не иметь ничего общего с «этим предателем и негодяем», она продолжала мучительно переживать, все ли с ним в порядке. Простить Тревера было выше ее сил, жить отдельно от него — невыносимо. Он снился ей каждую ночь. Джун старалась выбросить его из головы и не могла, ее мысли постоянно возвращались к Треверу, как язык бессознательно касается больного зуба. Она пробовала путешествовать, благо средства позволяли. Даже пыталась встречаться с кем‑то еще… Бесполезно. Другие мужчины, все без исключения, имели один непоправимый недостаток. Никто из них не был Тревером. Непредсказуемым, бешеным, неуправляемым, негодяем и повесой, каких поискать… ее единственным, самым родным человеком, без которого все краски жизни меркли. У них не было удивительной, одновременно чуть смущенной и озорной улыбки, ясных зеленовато — карих глаз. Джун изнемогала от желания снова ощутить приятную тяжесть его сильного тела в постели, коснуться руками его упрямого затылка. Но это же сумасшествие, настоящая паранойя, не знать, чего ты, в конце концов, хочешь больше — ноги любимому человеку целовать или от злости на него же, неутихающей обиды и ревности залепить ему оглушительную пощечину, или то и другое поочередно!