Окопная правда Чеченской войны - Анатолий Тишин

Через пару длинных минут, они появляются. Мы не смотрим, чтоб нас не засекли. Слушаем. Чечены идут молча, я слышу как один из них, почему-то я думаю, что это именно тот, что в кроссовках, заскользил по грязи и тихо по-русски, но с акцентом матерно выругался. Как-то тошно от его голоса. Наверное, от произнесения им вслух нецензурных обозначений половых органов, я физиологически чувствую, что он, — живой человек. Мягкий, белый, волосатый, потный, живой…

Комвзвода улыбается.

Стою, прижавшись спиной к стене возле окна. Боковым зрением смотрю на видимый мне просвет — два метра от угла здания. На миг в просвете появляется каждый из идущих, — один, второй, третий… Всё, шестой.

— Пошли!

Грузно, но аккуратно выпрыгиваем, или даже вышагиваем из низко расположенного окна, Шея, я, Скворец…

Несколько метров до угла здания, — поворачиваем вслед за чеченами, — последний из них обернулся на звук наших шагов. — На землю! — заорал Шея, и, подбежав, ударил сбоку прикладом автомата по лицу ближнего чеченца, того самого, что в норковой шапке. Чеченец взмахнул ногами в воздухе, и кувыркнулся в грязь, его шапка юркнула в кусты.

Остальные молча повалились на землю.

Подбегая, я наступаю на голову одному из чичей, и, едва не падаю, потому что голова его неожиданно глубоко, как в масло, влезла в грязь. Мне даже показалось, что я чувствую, как он пытается мышцами шеи выдержать мой вес. Хотя вряд ли я могу почувствовать это в берцах.

Через минуту подходят наши. Мы обыскиваем чеченцев. Оружия у них нет. Семечки в карманах. С лица чеченца, угодившего под автомат Шеи, обильно течет кровь. Чеченец сжимает скулу в кулаке и безумными глазами смотрит на Шею.

— Чего на заводе надо? — спрашивает Семёныч у чеченцев. От его голоса становится зябко.

— Мы работаем здесь, — отвечает один из них. Но одновременно с ним другой чеченец говорит:

— Мы в город идём.

Стало тихо.

«Что же они ничего не скажут!» — думаю я.

Чеченцы переминаются.

Семёныча вызывают по рации пацаны, оставшиеся на чердаке для наблюдения. Он отходит в сторону, связывается с бойцами.

Оказывается, что по объездной дороге едет грузовик, в кабине два человека в гражданке, вроде чичи; кузов открытый, пустой.

Одно отделение остаётся с задержанными чеченцами. Мы бежим к перекрёстку, навстречу грузовику, мнётся и ломается под тяжелыми ногами бесцветная, сухая чеченская полынь-трава.

Шагов через сорок скатываемся, безжалостно мажа задницы, ляжки и руки, в кусты, по разные стороны дороги. Пацаны спешно снимают автоматы с предохранителей, патроны давно досланы.

Слышно, что грузовик едет с большой скоростью, через минуту мы его видим. За рулем, действительно, кавказцы.

Шея, лежащий рядом с Семёнычем, привстает на колено и даёт очередь вверх. Грузовик поддает газку. В ту же секунду по грузовику начинается пальба. Стекло со стороны пассажира летит брызгами. Я тоже даю очередь, запускаю первую порцию свинца в хмурое чеченское небо, но стрелять уже не за чем: машина круто останавливается. Из кустов вылетает Плохиш, открывает дверь со стороны водителя и вытаскивает водителя за шиворот. Он живой, неразборчиво ругается, наверное, по-чеченски. Подходит Хасан, что-то негромко говорит водителю, и тот затихает, удивленно глядя на Хасана.

Пассажира вытаскивают за ноги. Он стукается головой о подножку. У него прострелена щека, а на груди будто разбита банка с вареньем, — чёрная густая жидкость и налипшее на это месиво стекло с лобовухи. Он мёртв.

Пацаны лезут в машину, копошатся в бардачке, поднимают сиденья…

— Нет ни черта!

Хасан ловко запрыгивает в кузов. Топчется там, потом усаживается на кабину и закуривает. Он любит так красиво присесть где-нибудь, чтоб поэффектней.

Что делать дальше никто не знает. Семёныч и Шея стоят поодаль, командир что-то приказывает Шее.

— Пошли! — говорит Шея бойцам. — Труп на обочину спихните.

— А что с этим? — спрашивает Саня Скворец, стоящий возле водителя. Тот лежит на животе, накрыв голову руками. Услышав Саню, чеченец поднял голову и, поискав глазами Хасана, крикнул ему:

— Эй, брат, вы что?

— Давай, Сань! — говорит Шея.

Я вижу, как у Скворца трясутся руки. Он поднимает автомат, нажимает на спусковой крючок, но выстрела нет, — автомат на предохранителе. Чеченец прытко встает на колени и хватает Санькин автомат за ствол. Санька судорожно дергает автомат, но чеченец держится крепко. Все это, впрочем, продолжается не более секунды. Димка Астахов бьёт чеченца ногой в подбородок, тот отпускает ствол, и заваливается на бок. Димка тут же стреляет ему в лицо одиночным.

Пуля попадает в переносицу. На рожу Плохиша, стоящего возле, как будто махнули сырой малярной кистью, — всё лицо разом покрыли брызги развороченной глазницы.

— Тьфу, бля! — ругается Плохиш и оттирается рукавом. Брезгливо смотрит на рукав, и начинает оттирать его другим рукавом.

Санька Скворец, отвернувшись, блюет не переваренной килькой.

Уходим.

Плохиш крутится возле машины. Я оборачиваюсь и вижу, как он обливает убитых чеченов бензином из канистры, найденной в грузовике.

Через минуту он, довольный, догоняет меня, в канистре болтаются остатки бензина. Возле грузовика, потрескивая, горят два костра.

…Оставшееся возле корпусов отделение выстроило восемь чеченцев у стены.

— Спросите у своих, кто хочет? — тихо говорит мне и Хасану Шея, кивая на пленных.

Вызывается человек пять. Чеченцы ни о чём не подозревают, стоят, положа руки на стены. Кажется, что щелчки предохранителей слышны за десятки метров, но, нет, они ничего не слышат.

Шея махнул рукой. Я вздрогнул. Стрельба продолжается секунд сорок. Убиваемые шевелятся, вздрагивают плечами, сгибают-разгибают ноги, будто впали в дурной сон, и вот-вот должны проснуться. Но постепенно движенья становятся всё слабее и ленивей.

Подбежал Плохиш с канистрой, аккуратно облил расстрелянных.

— А вдруг они не… боевики? — спрашивает Скворец у меня за спиной.

Я молчу. Смотрю на дым. И тут в сапогах у расстрелянных начинают взрываться патроны. В сапоги-то мы к ним и не залезли.

Ну вот, и отвечать не надо.

Связавшись с нами по рации, подъехал БТР из заводской комендатуры. На броне — солдатики.

— Парни, шашлычку не хотите? — это, конечно, Гоша сказал.

Захар Прилепин

«Лимонка» № 281, сентябрь 2005 г.

События лета 2005 года в Дагестане стали наглядным подтверждением тезиса о ползучей войне и очередном витке борьбы за власть местных кланов. Волна диверсий и терактов с начала года буквально захлестнула республику. По их количеству Махачкала вышла на второе место в мире после Багдада. Так, весной в городе было взорвано здание районной прокуратуры, убиты первый замминистра МВД республики Омаров, министр по делам национальностей Загир Арухов (его предшественник на этом посту Магомед-Салих Гусаев также стал жертвой убийц два года назад) и известный политолог и общественный деятель Загид Варисов. Подрывы милицейских УАЗиков, машин и автобусов с военнослужащими стали ежедневной нормой. Милиция теперь передвигается по улицам дагестанских городов, завесив окна своих автомашин бронежилетами. Излишне говорить, что работа в органах теперь в обывательском сознании стала ассоциироваться с добровольной жизнью под угрозой дамоклова меча. Если раньше дагестанцы платили бешеные взятки за место в милиции, то теперь желающих в ней служить днём с огнём не сыщешь. Начались массовые увольнения сотрудников. Хотя недавно прикомандированный в Дагестан замминистра МВД РФ Новиков нагло врал по местному телевидению, что ничего подобного нет, ему никто не верит. Милицейское начальство пытается весьма оригинально сохранить кадровый состав: увольняющимся не отдают трудовую книжку. Таким образом, весь наработанный годами стаж пропадает.