Запрет на тебя - Елена Тодорова

Когда шагаю в сторону, чтобы обойти, он тут же дергается следом. Схватив меня за плечи, таким взглядом прожигает, что я коротко всхлипываю и задыхаюсь.

Потрясенный. Потерянный. Убитый.

– Сейчас… не врешь? – сипит с новыми для нас обоих интонациями.

– Не вру, конечно…

Я владею несколькими методиками, которые позволяют блокировать эмоции в критических ситуациях. Одну из них и использую в тот момент. Стягиваю все, что чувствую, в один чертов узел, обволакиваю нереальным количеством светонепроницаемой пленки и фиксирую в той части грудной клетки, которую легче всего контролировать – под сердцем.

Спокойно везу Маринку домой. На тех же холостых прибываю в родной котел разврата. В квартиру ехать не решаюсь, просто потому что там со мной тусовалась Чаруша. А в ебучем притоне Шатохиных по вайбу все стабильно мерзко.

Стоны и крики не стихают на всем пути моего следования в комнату. Сейчас они даже в тему, словно якорь, за который я и рассчитываю зацепиться, чтобы укрепить все то, что генетически с каждым годом все ярче цветет внутри меня.

Похрен, что в ванной выворачивает. Проблевавшись, на том же минусе чищу зубы и принимаю душ. Шагаю обратно в спальню, гашу свет и забираюсь в постель.

Застываю в плотном облаке мрака. Физически и психологически – недвижим.

Знаю, что узел нужно размотать и разобрать. Неотработанные эмоции – опасная штука. В том состоянии, что я их оставил, с течением времени они способны накалиться и взорваться, как Чернобыльский реактор. Либо же, при самом хреновом раскладе, образовать в моей груди гниющую зловонную рану.

Все понимаю, конечно. Но… Впервые в жизни испытываю какой-то непреоборимый страх: то, что запер – уже не вывезу.

Тело пробивает волной озноба. Я упорно сохраняю неподвижность.

А когда прикрываю веки… Вижу Маринку, и за ребрами случается обыкновенная вспышка. Она-то и пережигает важнейшие узлы. Распахиваю глаза, резко сажусь, но чертов сверток уже разваливается.

И вот тогда меня накрывает таким бешеным ураганом эмоций, только за голову хватаюсь. Ощущение, что череп треснул по тем соединительным швам, которые еще час назад казались навек спаянными, и мозги сквозь пальцы лезут наружу.

«Ты меня тоже полюбишь… Полюбишь, Дань… Я ведь Чарушина... Мы, Чарушины, все однолюбы... Если я люблю тебя, значит, ты – моя половина…»

Но и это не самое страшное.

За грудиной, где держал тот проклятый сверток, и чуть выше него фонтанами низвергается бурлящая лава.

«А я тоже не только с тобой была, Дань… Пробовала с другим, Дань… С Никитой, Дань… Сравнить хотела… Помнишь, мы с ним встречались? Так я с ним все эти разы спала, Дань… По-настоящему, Дань... Ты отказался от седьмого пункта, а Никита вот – нет... Он, в отличие от тебя, не колебался даже… Так что все нормально, Дань…»

Все нормально? Нормально?! Как я и хотел? Хотел, да… А теперь что? Почему меня наживую рвет на куски? Почему так адово больно?

Я бы мог вычленить самое сильное чувство и назвать его ревностью. Но это не она. С ревностью я знаком хорошо. Доводилось ревновать Чару, ревновать его родителей, других пацанов… Ревновал Маринку, в конце концов… Давно и много раз ее ревновал. Но сейчас то, что я испытываю – не простая ревность. Нет. Это дичайшая боль, с жутким запоздалым осознанием, что мне вырвали сердце.

Мне так плохо, как никогда в жизни не было… Блядь, да конечно же, не было! Откуда?! Дышу часто, по верхам, со свистом хватаю. Не выровнять никак.

Должен перетерпеть. Должен.

Но, сука, как же это трудно!

А это ведь только Маринкин первый… Позже больше – муж, семья, дети… Как мне это переживать, если я уже подыхаю?!

Стоит представить, что кто-то ее касается, загоняет член… Сгораю.

Стоит представить, что она сама кого-то трогает, ласкает и целует… На ошметки, вашу мать!

Стоит представить ее просто рядом с Никитосом… Желание жить окончательно рушится, позволяя мне тупо загибаться в бесконечной агонии.

Лечу курить. Бухать бросаюсь. Закидываю в себя все, что по загашникам нахожу.

Похрен на элементарные меры безопасности.

Гашу… Гашу себя. А оно не гаснет!

Нужно принять. Нужно смириться. Нужно забыть.

Не моя она… Не моя… Не моя!

Точится это в задурманенном мозгу. Множится. Расходится единственной трезвой мыслью. А остальные ведь Маринкиным голосом ходят по голове.

«Я тебя обожаю, Дань… Обожаю тебя… Ты мой любимый…»

«Так круто, как со мной, тебе уже ни с кем не будет…»

«Я буду в белом, Дань…»

«Данечка…»

Пока тьма не накрывает. Рухнув мордой в пол, наконец, отрубаюсь.

Сновидения, безусловно, такие же мутные бродят. Но к ним мне хотя бы привыкать не надо. Если бы мог контролировать свое сознание, проспал бы не меньше суток. Но оно проясняется с первыми лучами света, и мне приходится встать.

Привожу себя в порядок, спускаюсь поесть, проведываю Ингрид, обратно в комнату возвращаюсь – все как в тумане. Телефон разрывается, я его даже в руки брать не рискую. Сажусь за ноут и в графическом редакторе какую-то мрачную трешанину созидаю.

А потом… Ближе к обеду, когда у меня уже вроде как выбиты все пробки, раздается стук в дверь. Подхожу, открываю и… Удар в лобовое. Вдребезги.

Маринка… Маринка моя…

– Даниил, смотри, что за прекрасную гостью я тебе привел.

На гнусную похотливую рожу отца смотрю мельком. И этого хватает, чтобы пожелать на месте его четвертовать.

Хватаю Чарушину за руку и грубо тащу на выход.

– Даня… Дань… – пытается она что-то пищать по пути.

А я вслушиваюсь, тихо ли на периметре, будто не колоритные звуки ебли в этот самый момент можем уловить, а выброс миномета. Если ночью и первую половину дня от боли горел, то сейчас все отступает. Захлебываюсь стыдом, словно дерьмом на дне параши.

Маринка… Маринка Чарушина в моем доме.

Не дай Бог она узнает… Не дай Бог увидит…

И эти конченые извращуги… Не приведи Господь, коснуться ее посмеют!

– Даня…

Только выволочив ведьму за ворота, останавливаюсь. Там, конечно же, не гнушаясь матов, выплескиваю весь ужас, что кружит внутри.

– Какого хрена, Марин?! Какого хрена ты, мать твою, приперлась?! Никогда больше сюда не приходи! Слышишь, блядь? Никогда!

И обида ее ярая, и даже слезы в глазах не стопорят кошмар, что я проживаю.