Джентльмены чужих писем не читают - Олег Горяйнов

Погоди-ка, осадили его компаньерос, невозмутимые, как охотники на кашалотов, это о какой же предательнице идет речь?

Об этой вон, сказал Мигель. Об той, которая была с Ним рядом и не закрыла Его своим телом.

Ну, чтобы ей закрыть покойника своим телом, резонно возразили компаньерос, её нужно три года откармливать чистым крахмалом. А потом, неплохо бы и её саму выслушать. Ведь она дралась до последнего, и довольно успешно, судя по количеству трупешников и отстреленному уху. Вот пускай и расскажет, как было дело, как стрелялось, как мочилось, всех ли врагов удалось успокоить или остались ещё живые, как помирал сам Октябрь и, самое главное, как ей-то лично удалось уйти.

Агата рассказала товарищам всё, что помнила, а как ей лично удалось уйти – она не помнила совершенно, видимо, была в шоке, и это единственное, чем её можно попрекнуть. Видимо, как-то через горы и ушла себе в беспамятстве и аффекте. К счастью, никого не встретила, иначе бы её сдали куда следует. Очнулась через два дня дома. Всё тело в синяках, ухо отстрелено.

Выслушав её рассказ, никто не нашёл достаточных оснований обвинить её в предательстве. Все согласились, что нужно тщательнейшим образом всё проверить, а как конкретно и что будут проверять – это они обсудят после собрания, без неё. Справедливо? Справедливо. Она же на время выбывает из их игрищ. Её портрет, который целый день маячил по всем каналам телевидения, и впрямь получился хорош. Встретив на улице, вряд ли можно с ходу признать, но чтобы, зная оригинал в лицо, не идентифицировать его с изображением, нужно быть слепым от рождения. Во всяком случае, повстречав её ночью в горах, всю в крови и синяках, в разорванной рубашке и с револьвером в руке, а потом посмотрев телевизор, редкий бы маньянец не заподозрил неладное. Стало быть, что? Стало быть, либо тут что-то нечисто, либо она и впрямь в беспамятстве пробралась через горы, никому не попавшись на глаза.

Михелито только поскрипел зубами и ничего не сказал. Чтобы один человек возражал сразу всему коллективу – у них так было не принято. Даже Октябрь-покойник к коллективному разуму относился с уважением. Поэтому, надо полагать, и прожил столько лет. И если б не эта смазливая сучка…

Но я категорически против своего неучастия в Акции, возразила смазливая су… то есть, Агата. За фотокарточку мою зря беспокоитесь, сейчас я докажу – она вышла на минуту, а когда вернулась, все ахнули: перед ними стояла совершенно незнакомая им мамзель, рыжая, как гривистый волк перед линькой, – что же касается сомнений в моей благонадёжности, – она бросила искромётный взгляд в сторону Мигеля – то вовсе не обязательно заранее посвящать меня в детали Акции, дайте мне инструкции непосредственно перед её началом и поручите в ней самую опасную роль, а я живой обещаю не даться. Если же погибну – невелика потеря для движения, поскольку бешеные псы гринго всё равно теперь знают меня в лицо. Как бы то ни было, я обязательно должна во всем этом участвовать. Иначе чем же мне ещё доказать свою preparado para el combato[57]?..

И опять Мигелю нечего было возразить на это. Решение коллектива было единодушным: сделать всё именно так, как предлагает Агата. Да и не могло быть иначе, поскольку, что уж греха таить, вся “Съело Негро” состояла, преимущественно, из мужчин с los cojones, которые в сторону Агаты дышали вполне неровно. Если бы читатель сам присутствовал на собрании и видел, как разом вспыхнули чёрные глаза компаньерос, когда Агата сказала: “Всё тело мое – в синяках” – он бы в этом ни секунды не усомнился. Из двух же присутствующих на собрании представительниц прекрасного пола одна – толстуха швейцарка по кличке Магдалина – тоже неровно дышала в сторону Агаты, другая же – сама Агата и была.

Затем Агату попросили удалиться на полчаса и в её отсутствие обсудили детали предстоящей Акции, а также меры по проверке всего, что она им рассказала. Когда ей позволили вернуться, обстановка в собрании царила напряженная. Мигель сидел весь красный и надутый, как резиновый матрац.

Из реплик Агата поняла, что сомнений в целесообразности проведения самой Акции у народа нет. Надо – сделаем. Если даже кому-то, как ей, и пришёл в голову вопрос, а вправе ли Мигель назначать своей волей какую-то Акцию, то этот кто-то свой вопрос вслух не задал – видно, Акция затевалась до того сладкая, гармоничная и отвечающая интересам всех присутствующих, что восстань из гроба Октябрь – он бы сам не придумал лучше. Дело было в другом. И в чём – Агате было совершенно ясно. Мигель, в отличие от Октября, никак не тянул на роль абсолютного лидера. Не такова была личность, чтобы безоговорочно устроить всех. Октябрь, как мы помним, помирать не собирался, поэтому специально себе преемника в лице Мигеля не готовил, завещания в его пользу не писал. Подавить силой, смекалкой или нахрапистостью – Мигель смог бы одного, двоих, даже троих. Но не всю группу. Группа же своим коллективным разумом осознала, что она теперь сильнее Мигеля, и активно воспротивилась его лидерству.

Как истинная и последовательная ленинка, Агата интуитивно поняла, что настал момент брать банки, почту и телеграф. Сколько, братья, будет стоить Акция, невинно поинтересовалась она. Надеюсь, не больше, чем у нас есть в кассе наличмана?..

Пятнадцать пар глаз посмотрели на неё, потом на Мигеля. В самом деле, спросили пятнадцать пар глаз. Ведь не больше?..

Вслед за тем во всех пятнадцати парах глаз появилась одна и та же мысль: кстати, о кассе…

Здесь нужно прояснить две вещи, чтобы невзначай не уйти в другую сторону.

Во-первых, абсолютно все участники группы “Съело Негро” были ребята глубоко бескорыстные. Ни один из них никогда не убивал людей ради денег. Хотя мог бы. Вернее сказать, не мог, но сумел бы. И даже разбогател бы. На короткое время, потому что киллер – профессия куда более смертная, нежели маньянский революционер. Однако Октябрь, у которого глаз на людей (как у профессионального повара – на коров) был намётан, корыстных ребят к движению на милю не подпускал. Революционер обязан ходить в голодранцах. Вся “Съело Негро” в них и ходила. Даже Мигель, надо отдать ему должное, о своих юношеских уголовных установках и думать забыл, попрыгав несколько лет по никарагуанским джунглям. Так что явившаяся всем присутствующим мысль насчёт кассы никакой корыстной основы под собой не имела. Касса для боевиков была понятием вполне абстрактным. До того абстрактным, что им до настоящего момента и в головы не приходило, что деньги, на которые закупается вооружение и на которые они, в общем-то, и живут, не от сырости сами по себе заводятся, а где-то кем-то добываются. Хотя не было среди них человека, который бы в один момент не понял всей краеугольности этого понятия…

Во-вторых, Октябрь, царство ему небесное, так выстроил структуру группы, что мало кто из присутствующих знал о том, что Агата на самом деле – дочка папаши-богатея, маньянского экс-советника по национальной безопасности. Знали об этом Мигель и ещё кто-то, кто её сейчас будет проверять. А кто этот человек – об этом не известно было никому, даже Мигелю. Равно как и этот никому не известный проверяльщик сам не знал, кто будет обязан лишить его жизни, если он проболтается о том, что присматривает за Агатой. Точно так же и Агата была посвящена в тайну одного из присутствующих – паренька по имени Ильдефонсо Итурбуру, сидевшего через три человека от неё и ни сном ни духом не подозревавшего о том, что она знает всю его семью, всех его родственников до пятого колена, его четырёх непостоянных любовниц и квартирную хозяйку, даже названия книг, что стоят у него на полке над кроватью, всех семи.