Тайна персидского обоза - Иван Любенко

Завтракая в кухмистерской, он не мог избавиться от неясного предчувствия близкой беды, которое сбивало его с привычного ритма и серной кислотой разъедало душу.

Невеселые мысли прервал стук в дверь, и, не дожидаясь разрешения, в комнате появился уже знакомый присяжный поверенный Окружного суда.

— Если помните, меня зовут Ардашев Клим Пантелеевич, — представился вошедший.

— Чем обязан? — холодно спросил музейщик.

— Скажите, могу ли я ознакомиться с архивными материалами за 1828 год?

— Что именно вас интересует?

— Прежде всего приказы и распоряжения местного гарнизонного начальства. И еще я был бы вам глубоко признателен, если бы вы предоставили мне возможность увидеть фортификационный план крепости.

— Ну да, ну да… приказы, распоряжения — понятно, — задумчиво повторил краевед. — А план-то зачем?

— Изучаю историю.

— Ну да, ну да, историю… Соблаговолите подождать, сударь, мне надобно спуститься в хранилище.

Оставшись в одиночестве, Клим Пантелеевич с интересом разглядывал развешанные по стенам работы кисти Рембрандта, Клевера, Гофмана и Айвазовского. Но больше всего внимание присяжного поверенного привлекла картина неизвестного мастера под названьем «Прибытие персидского обоза в Ставрополь». На фоне опускающихся сумерек художник изобразил двор Интендантства, занятый телегами, лошадьми и служивым людом. Несколько солдат затаскивали в склад какой-то сундук. На открытых воротах белела цифра 7.

Вскоре появился Корзинкин и внес две картонные коробки. Поставив ношу на стол, он сказал:

— Вот все, что нашел по 1828 году. Вы, господин адвокат, присаживайтесь и работайте. Выносить документы не позволяется. Сейчас принесу план крепости.

— Благодарю.

Присяжный поверенный достал монпансье, отправил конфетку в рот и стал разбирать бумаги. Большая их часть интереса не представляла. В основном это были приказы генерала Эртеля о награждении солдат и офицеров, отличившихся в боях с карачаевцами и кабардинцами. Но между стандартными канцелярскими циркулярами ему попался один лист с оторванными краями, исписанный мелким, трудно читаемым почерком. Твердой рукой на пожелтевшей от времени бумаге было выведено:

«1828 — 16/X. Войска под моим командованием выступили из Бургустана двумя колоннами на Карачай.

1828 — 19/X. У северного склона Эльбруса отряды соединились и, приняв боевой порядок, двинулись на неприятеля. Во главе экспедиции следует авангард под командованием майора Верзилина в составе батальона Навагинского полка с кегорновыми мортирами, ротой стрелков и двумя сотнями спешившихся линейцев с одним конным единорогом.

1828 — 20/Х. 10 часов утра. Я отдал приказ штурмовать гору Хоцек. В бою ранен майор Верзилин. Командование авангардом принял подполковник тридцать девятого егерского полка Ушаков. 11 часов — вершина покорена. Впереди последний оплот горцев — Карачаевский перевал.

1828 — 21/Х. Войска спустились в долину и перешли реку Худес-Су. 7 часов утра — начат штурм. Идет ожесточенный бой. 11 часов — неприятель подорвал пороховой заряд, учинив камнепад. Рота егерей под командованием майора Мицкевича зашла во фланг и взяла соседнюю возвышенность. Установив мортиры, они начали анфилировать[19] позиции противника. Штурм продолжается. 7 часов пополудни — враг повержен! Карачай взят!

1828 — 22/Х — выдвигаемся в места постоянной дислокации.

1828 — 23/Х — похороны погибших.

1828 — 30/X — прибыли в Ставрополь.

1828 — 3/XI — я отдал приказ составить списки для награждения.

1828 — 8/XI. Из Петербурга прибыл надворный советник Самоваров — чиновник III отделения. По его словам, месяц назад, во время следования фурштата из Персии в Петербург, в Ставрополе случилась пропажа золота».

Ардашев почувствовал, как у него часто заколотилось сердце, будто на волю вырывалась птица. «Наконец-то», — пронеслось у него в голове.

— Вот, извольте ознакомиться — фортификационный план, правда, документ очень ветхий, так что я прошу вас…

— Не беспокойтесь, я аккуратно.

Адвокат бережно развернул квадратики старой карты и разложил ее на столе. Через всю территорию крепости проходили хорошо заметные пунктирные линии, отчасти напоминающие букву «Х». Они тянулись с востока на запад и, пройдя под седьмым строением, уходили за пределы укреплений.

— Я бы хотел сделать фотокопии карт и вот этого листка, — Клим Пантелеевич указал на исписанную бумагу. — Могу ли отнести это в фотографическую мастерскую?

— К сожалению, на это наложен строжайший запрет.

— Ну, хорошо… А позволительно ли будет прийти с фотографом?

— Видите ли, сударь, для этого надобно получить дозволение у старшего музейного смотрителя.

— Я думаю, с этим у меня не будет сложностей. Тем более что господин Прозрителев окажет мне содействие.

— Ну да, ну да, весьма поможет-с, несомненно-с, — заискивающим тоном заговорил краевед. — Григорий Николаевич — председатель нашего попечительского совета. Вы уж, ради бога, не обессудьте, порядки у нас такие-с…

Проводив гостя, археолог бережно свернул карту фортификационных сооружений, начерченную штабными офицерами еще во времена светлейшего князя Потемкина-Таврического, и уже начал убирать бумаги, как вдруг его внимание привлек заинтересовавший Ардашева листок. Пробежав глазами текст, Корзинкин вздрогнул, будто рядом с ним ударил большой церковный колокол.

У городского музея собралась толпа зевак. А все началось еще утром, когда Евлампий Колыванов — дворник дома № 5 по Александрийской улице — заметил, что в окне первого этажа отсутствует стекло. Пустая глазница рамы зияла чернотой, и от слабого ветра слегка колыхались серпянковые занавески. Но странное дело — на тротуаре не было осколков. Колыванов почесал бороду, неторопливо достал из кармана широких штанов казенный свисток и во всю силу разнес по еще спящим домам тревожную раскатистую трель. В ответ послышался перелив полицейского нейзильберового собрата, и вскоре из-за угла вынырнул запыхавшийся городовой второго участка Степан Силантьевич Переспелов, всей округе известный как Силантьич. Он нес бессменную вахту у губернаторского дома уже шестнадцатый год.

— Что, Евлампий, народ будоражишь в такую рань? — недовольно проворчал Переспелов.

— Да кабы ничего не стряслось, не шумел бы зазря, а то ведь… вона, глядите, в музее аспиды стекло выставили.

Городовой внимательно осмотрел окно, недовольно покачал головой и спросил:

— А этот, как его… — запнулся полицейский, — ну… Лукошкин, кажись, неподалеку квартирует?