Тайна персидского обоза - Иван Любенко

— О часах, — улыбнулся Ардашев.

— Ах да…

Ефим Андреевич выдвинул ящик письменного стола и передал присяжному поверенному золотой брегет:

— Взгляните.

Адвокат нажал на кнопку, и крышка легко поддалась.

— «Майору Игнатьеву от генерала Ермолова». Надо же, будто и не пролежали в земле десятилетия! Без четверти пять! — восхитился Клим Пантелеевич и попытался их завести.

— Не трудитесь. Внутри полностью отсутствует механизм, а вместо него лежала вот эта начинка. — На матерчатую поверхность стола шлепнулся желтый кружок металла. Диск был украшен восточными письменами, а в центре сиял полумесяц.

— Золотой туман. На нем отчеканено имя персидского шаха Ага Мухаммада и год — 1211, что соответствует нашему 1797-му. Мне довелось видеть подобные в Эрмитаже. Насколько я знаю, в Россию они попали в 1828-м как часть контрибуции, выплаченной Персией по условиям Туркманчайского мирного договора. Вообще в этой восточной стране издавна существовала традиция одаривать высокопоставленных подданных золотыми монетами. Поэтому часто они были размером с хорошую медаль. А некоторые еще больше, — блеснул эрудицией Ардашев.

— И что все это значит?

— По крайней мере, мы теперь точно знаем, что найденные на Соборной горе останки появились там в 1828 году и никак не могут принадлежать обер-квартирмейстеру Родиону Игнатьеву, похороненному в то же самое время на Варваринском кладбище.

— Тогда чьи же это кости?

— Говорят, что в том же году пропал поручик местного гарнизона по фамилии Рахманов. Обстоятельства его исчезновения покрыты тайной до сих пор. Только вот он ли это?

— Для чего же ему понадобилось портить часы и класть внутрь монету?

— А вот на этот вопрос пока ответа нет… Скажите, Ефим Андреевич, не было ли найдено каких-либо других предметов?

— Были, но так, разная мелочовка.

— А что именно?

— Да вот, смотрите, — с этими словами Поляничко вынул откуда-то тряпицу и развернул ее. Перед адвокатом предстали остатки коробка от английских спичек и ключ с едва заметной выцарапанной на ушке восьмеркой, сургучные оттиски печатей и кусочек воска.

— И где это все лежало?

— В карманах мундира. А иначе бы и не сохранилось.

— Ну, теперь совершенно ясно, что могилой это никак не может быть…

— Почему?

— Потому что перед похоронами покойнику не кладут в карманы сургуч, свечной огарок, серные спички, ключ и часы… Да и от мундира пуговицы не отрывают…

— Вы намекаете на то, что его убили, а потом закопали?

— Весьма вероятно. Скажите, Ефим Андреевич, а имеются ли на костях какие-либо видимые повреждения, свидетельствующие о насильственном характере смерти?

— Доктор ничего подобного мне не говорил, правда, заметил, что поручик был при жизни довольно низкого роста, — вспомнил Поляничко. Немного помолчав, он проронил: — Похоронить его надо, сердечного, да и закрыть дело поскореича… А то ведь совсем не по-христиански поступаем: кости лежат в ящике, ящик — в каретном сарае, а по нему крысы по ночам бегают…

— Вполне возможно, что через несколько дней я смогу узнать его имя, и тогда можно будет организовать погребение, как и положено офицеру: со службой, отпеванием и другими почестями. Есть у меня одна версия, надобно только ее проверить.

— Ну и слава богу! На вас, Клим Пантелеевич, единственного и уповаю. А то ведь у меня и так дел невпроворот, чтобы этой самой археологией заниматься! Часы можете забрать и вернуть вашей старушке. Скажите, что пропажа нашлась — не прошло и восьмидесяти лет! — ухмыльнулся в нафиксотуренные усы полицейский. — А вот на золотой туман бабушка никаких прав не имеет. Тут уж извините-с! Но вы и так лучше меня ведаете, что в теперешней ситуации эта персидская деньга есть имущество бесхозное, сиречь казне принадлежащее. Вот ежели б на ней, к примеру, было бы нацарапано, что, мол, подарена сия золотая штукенция господину Игнатьеву, тогда б все вышло гладко, как по писаному. Ан нет, не обессудьте! По окончании следствия, согласно действующему циркуляру, я обязан передать находку в Присутствие и одновременно направить нотицию в городской музей. А там уж пусть господин Прозрителев самолично решает, где монетке красоваться: на деревянных полках его выставки или в хрустальных витринах столичного Эрмитажа. Это уж не моей улицы свадьба!

— Что ж, решение правильное. Я, кстати, собираюсь к нему наведаться.

Поблагодарив начальника сыскного отделения за оказанное внимание, адвокат покинул участок.

Как всегда перед грозой, в воздухе пахло свежестью недавно скошенной травы, а в поросшей лебедой канаве сонно квакала лягушка. Две крикливые вороны, усевшись на толстых ветвях столетнего дуба, преподавали птенцам азы воздухоплавания. Завидев приближающегося человека, они обеспокоенно захлопали крыльями, будто опасаясь, что незнакомец принесет беду их счастливому семейству. Придорожная тропинка, залитая лучами солнечного света, бежала в сторону высоких кованых ворот старых интендантских складов. Проходя мимо, Клим Пантелеевич подумал: «Надо же, никогда не помышлял, что мне придется распутывать загадки почти столетней давности!»

С самого утра работа у тихого музейного хранителя не ладилась, и даже любимое занятие — перекладывание с места на место редких древнегреческих монет — не приносило привычного наслаждения. От вчерашнего благоговейного вечера осталось лишь одно воспоминание и терпкий привкус дешевого чихиря во рту. И хотя Назар Филиппович Корзинкин не относился к числу почитателей Бахуса, но последнее время он очень пристрастился к этому красному недобродившему вину. По правде говоря, он даже на него и не тратился, потому что по воскресеньям его приглашала в гости одна милейшая семейная пара — Акинфий Иванович Катарский и его жена Альбина Леонидовна. Престарелый муж — страстный любитель шахмат — нуждался в постоянном сопернике, а неприхотливый в еде и закусках Назар Филиппович был наилучшим кандидатом на клеточные баталии. К тому же он умел правдоподобно восхищаться всем, что вставало у него перед глазами в богатом особняке отставного действительного статского советника. Щедрая лесть, расточаемая гостем, аршинными волнами разливалась вокруг и с головой накрывала хозяина, повергая Акинфия Ивановича в чувство глубокого умиления и гордости за себя и свой выбор — красавицу жену. В довершение ко всему было у Корзинкина и еще одно бесценное и редкое качество — он всегда старательно проигрывал и очень правдоподобно тому сокрушался.

Минувшей ночью Назар Филиппович несколько раз просыпался от одного и того же кошмарного сна. Ему виделось, будто огромная, с человеческий рост, кошка запрыгивала к нему на кровать. Нежно лизнув его в нос, она обхватывала человеческую шею мягкими белыми лапами и, преклонив пушистую морду у самого уха, начинала мурлыкать. От нахлынувшего спокойствия и тепла он становился беспомощным и таял, словно прошлогодний мартовский снег. Но постепенно дышать становилось все тяжелее, и в шею вонзались длинные острые когти хищника. Корзинкин задыхался, в страхе подскакивал на кровати и заходился громким чахоточным кашлем, пачкая в крови исподнее.