Ямщина - Михаил Щукин

— Принимай товар, честной купец! В целости, в сохранности; правда, пованивает чуток, потому как со страху спервоначалу обхезался, а отмывать мне его некогда. Будет желанье, своди в баню… — И, довольный, Сергей сочно расхохотался, пошел в кусты, на ходу распуская ремень.

Петр отвязал Тетюхина, от которого и впрямь крепко пованивало, усадил напротив Хайновского.

— Однако обличье мне твое знакомо… Где же я тебя видел? — Дюжев присел на корточки перед Тетюхиным, внимательно всматриваясь тому в лицо. — Это ты за какой-то тетрадью приходил?

— Не имею чести, — Тетюхин горделиво вскинул голову, передернул плечами, даже попытался грудь выпятить, — я лицо государственное, вам придется отвечать по всей строгости закона…

— Ты теперя засранец обыкновенный, а не лицо, — оборвал его Дюжев, — а грозиться на нас не следует, я вот осерчаю и заверну тебе салазки, а судов тута, в бору, не имеется.

— Подожди, подожди, Тихон Трофимыч. Торопиться нам некуда. Давайте, господа, с самого начала. Итак, Тетюхин, вы этого господина знаете? — Петр показал на Хайновского.

— Первый раз вижу.

— Тогда скажите — кто вас просил освободить Хайновского с этапа? Кто вас просил скупать векселя купца Дюжева и кто просил грабить его обоз и магазины?

— Я ничего не знаю! — толстые, обвислые щеки Тетюхина в мелких кровяных прожилках затряслись, в глазах плеснулся страх, и недавняя попытка горделиво вскинуть голову и расправить грудь мгновенно испарилась. Трусоват оказался Тетюхин на строгий спрос.

— Теперь к вам вопрос, Хайновский. С кем вы здесь поддерживали связь и кто, через чиновника Тетюхина, готовил вам побег?

Хайновский скривил губы и промолчал.

— Еще раз повторяю вопрос: кто готовил для вас побег?

Хайновский сплюнул и отвернулся.

И тут встрял в разговор бродяга. Порылся в своей необъятной сумке, которая всегда висела у него через плечо, и вытащил здоровенный самокованый гвоздь, какими подковы прибивают к лошадиным копытам. Еще пошарился и вытащил небольшой топорик.

— Щас, он такой голос подаст — в губернаторском дому слышно станет. Я этот гвоздь с двух ударов в пятку загоняю. Как-то одного конокрада подковать пришлось, он так признался, что все вспомнил, вспомнил даже, что парнишкой сметану в погребе воровал. Подержите-ка мне его…

Хайновский боязливо подтянул под себя ноги, взглянул на бродягу, на Петра и тяжело, через силу выдавил:

— Мне нужна гарантия, что останусь жив.

— А две гарантии не надо? — разозлился Дюжев.

— Слушайте, Хайновский, положение ваше безвыходно, торговаться неуместно. Рассказывайте, что знаете. Ваша искренность и будет гарантией. Я жду…

Бродяга постукивал гвоздем по обушку топорика. В дикой косматой бороде его, унизанной сухими хвоинками, шевелилась широкая, почти добрая улыбка.

— Хорошо… — Хайновский вытянул ноги и попросил: — Дайте мне воды. Я расскажу…

Жандармский полковник Нестеров зря государев хлеб не ел. Внедрив в организацию «Освобождение» своего агента, он неторопко, но тщательно, как истинный охотник, принялся расставлять свои силки и ловушки: собирал сведения, систематизировал картотеку, не жалея, платил своему агенту казенные деньги и не суетился, выжидая удобный момент. В честолюбивых планах Нестерова была задумка — накрыть всю организацию одним махом, чтобы никто не выскользнул. Но дело шло туго, агента держали на вторых ролях, испытывая на преданность, и толком ничего о руководстве организации он не знал, как не знал и о планах.

А планы у «Освобождения» были немалые. После провала покушения на Любомудрова и после гибели Мещерского, который был одним из руководителей организации, Хайновский, взявший все дела в свои руки, на некоторое время решил прекратить деятельность и затаиться. Единственное, что шло своим ходом, была подготовка убийства поручика Щербатова. Сделать это было просто необходимо, как считал Хайновский, и сделать для того, чтобы все уяснили: любое решение, принятое руководящей пятеркой организации, всегда доводится до логического конца. При любом развитии событий. Но первоначальный замысел — убить Щербатова еще в тюрьме, до отправки по этапу, — сорвался. Уголовники, с которыми удалось договориться, внезапно были переведены в другую тюрьму, а оттуда, столь же внезапно, отправлены отдельным этапом. Из этого Хайновский сделал вывод: Щербатова опекают и берегут — может быть, даже сама охранка. И снова он принимает решение — выждать. И выжидал до тех пор, пока не появился в организации новый человек со странной фамилией Чебула.

Высокий, жилистый, будто сотканный из тугих веревок, Чебула носил длинные волосы, пробитые ранней сединой; они постоянно сваливались ему на чистый и без единой морщинки лоб, он их отмахивал нервным жестом руки, и тогда прорезался быстрый и диковатый взгляд. Чебула не мог сидеть на стуле или стоять на одном месте, он постоянно ходил, широко раскидывая длинные ноги, и тяжело топал, будто на плечах у него находился тяжелый груз.

Еще до первой встречи с новым членом организации Хайновский постарался все о нем разузнать. А узнав, невольно удивился витиеватой судьбе двадцативосьмилетнего студента, недавно изгнанного из Санкт-Петербургского университета «за вредное направление мыслей», а еще больше за то, что постоянно встревал в споры с известными профессорами и публично обвинял их в косности и невежестве. Спорщик, надо сказать, он был отменный, умел поражать неожиданными выводами и громовым голосом, который громыхал и раскатывался так мощно, что мог заглушить даже возмущенный гул аудитории.

Сын сельского дьячка из глухой деревни Иркутской губернии, Чебула был отдан на учебу в духовную семинарию, как того пожелал родитель, но проучился там совсем немного — был изгнан за богохульство. В отцовский дом дорога ему была заказана, и он отправился в большой мир, самостоятельно зарабатывая себе на хлеб насущный. Брался за любую работу, не брезгуя самой грязной. Кажется, не было такого ремесла, которым бы он не владел. Где бы ни находился и кем бы ни работал, в котомке у него всегда лежали книги, и поэтому без особого труда он сдал экстерном экзамены в учительской гимназии, поразив преподавателей необыкновенной памятью: наизусть читал огромные куски самых разных текстов. Ему предлагали место учителя, но Чебула гордо отказался и устроился проводником в ученую экспедицию. Там быстро оценили расторопность и сметку молодого человека, в последующем уже новые экспедиции непременно хотели видеть в проводниках именно Чебулу. Он не отказывался. С апреля по октябрь бродил по Сибири с учеными людьми, а зиму безбедно проживал непременно в Томске или в Иркутске, где была возможность пользоваться хорошей библиотекой.

После пяти лет такой жизни он отправился в столицу и поступил в университет, но проучился недолго, нисколько, впрочем, о том не жалея.

— Знания без дела — мертвечина! — рокотал Чебула, курсируя перед креслом, в котором сидел Хайновский. — Что толку глотать книжную пыль, если она и в мозгах, невостребованная живым делом, так и останется пылью. Всякое обретенное знание должно сразу переходить в реальность и являть результат, неважно какой — плохой или хороший, но результат! Россия — страна бездеятельная, в ней отовсюду, как из университета, несет трупным запахом еще допетровской эпохи. Дела желаю, живого дела, чтобы в нем кровь бурлила.