Гордая американка - Жюльетта Бенцони

Она получила от прогулки огромное удовольствие. Умелая горничная удалила с ее одежды всякие следы пребывания на локомотиве, а хозяйка гостиницы мадам Брене обула ее в отличные туфли, за которыми послала, как только открылись лавки. Миссис Каррингтон бродила по загадочным улочкам, утыканным древними строениями, скрывавшими громкое прошлое, о котором свидетельствовала то дозорная вышка, то скульптурный портал, то древние балки, то гербы на воротах, то пышная решетка, то окошко со столбиками, то причудливые крыши, покрытые черным лаком с позолотой…

Она заходила в чистенькие, безмолвные церкви, охраняемые деревянными святыми; в одной звучал волшебный хорал Баха, исполняемый невидимым органистом, – здесь она задержалась, присев на скамеечку. Набрела она и на огромный крытый рынок, где расхаживали крикливые торговки в чепцах, а также на дозорную башню, которая никак не должна была находиться в этом городе и в этом стране, но отлично вписывалась в пейзаж… Наконец, перед ней предстал красивейший, богатейший, удивительнейший из госпиталей, видение из прошлого, в которое было трудно поверить современной женщине: то был чудесный монастырь, населенный монахинями в длинных одеяниях с прикрепленными к поясу мантиями и высоких головных уборах из тонкой белой материи.

Благодаря старушке в черном платочке, которая, увидев ее восхищение, взяла ее за руку, не произнеся ни слова, она сумела побывать внутри монастыря, который оказался как бы осколком иного мира, великолепного Средневековья, когда слава о величии бургундских герцогов облетела Европу. Здесь реяла тишина, которая является лучшей целительницей хворых – ими были заняты все койки в дубовом «зале для бедных» с красными ставнями на верхнем этаже, – ибо обеспечивает покой телу и мир душе.

На смену старухе, которая привела ее сюда, явилась молодая улыбчивая монахиня; она повела американку по обители, где показала ей удивительную аптеку, огромные, сияющие чистотой кухни, как будто сошедшие со страниц древнего фолианта, а также главную здешнюю достопримечательность – серию картин Рогира ван дер Вейдена «Страшный суд», перед которой Александра надолго застыла в задумчивости.

– Вы принимаете пансионерок? – внезапно задала она вопрос своей провожатой, когда та вела ее через просторный двор, который был бы больше под стать дворцу, чем больнице. – Такое может произойти, если речь зайдет о том, чтобы излечить душу, подобно тому, как мы врачуем тело. С момента основания обители в 1453 году благородной Гигон де Сален мы посвящаем себя заботе о бедных.

– Вы полагаете, что такая женщина, как я, не нашла бы себе здесь занятия? – Американка, как всегда, говорила в лоб. – Однако мне представляется, что, порази меня несчастье, здесь я могла бы излечиться от своих горестей.

– Тому, кто просит об убежище, мы его неизменно предоставляем, – прошептала молодая монахиня. – Однако, желая вам счастья, я бы предпочла не видеть вас среди нас. Я стану молиться об этом…

Оказавшись на улице, Александра готова была поверить, что только что побывала на другой планете – настолько ей трудно было понять, что с ней произошло. Неужели она перенесла столь глубокое потрясение, чтобы, принадлежа к епископальной церкви, но крайне редко посещая храм, внезапно оказалась сродни душой этим женщинам в одеяниях давно ушедших времен, которые добровольно согласились жить по правилам XV века? Она знала, что никогда их не забудет, и надеялась, что и они сохранят о ней добрую память, хотя бы благодаря щедрому взносу, который она сделала, желая помочь бедным.

Остаток дня она провела, по-прежнему чувствуя себя как в отпуску, что очень помогало забыть страшные минуты, пережитые в Средиземноморском экспрессе. Она познакомилась с местной кухней, о прелестях которой ранее не подозревала: ее побаловали ветчиной с петрушкой, упоительно пахнувшей разнотравьем, по-особому приготовленными яйцами в жирном соусе, таившем приятные сюрпризы, и восхитительной щукой со щавелем, которую ей подали после того, как она решительно отказалась от устриц, которыми гостиничный ресторан по праву гордился.

– Как вы можете есть такую гадость? – без всякого стеснения спросила она хозяйку. – Я слыхала, что во Франции не брезгуют даже лягушками…

– Совершенно справедливо. Жаль, что вы не хотите их попробовать, – с улыбкой ответила мадам Брене. – Я совершенно уверена: если бы вам завязали глаза и подали то и другое, не сказав, что именно вы едите, вы бы наверняка изменили свое отношение к этим лакомствам.

– Не исключено. Только мне что-то не хочется экспериментировать. Я всегда хочу знать, что именно ем, и к тому же придерживаюсь мнения, что зрение неплохо помогает желудку.

Следующим утром приободренная Александра погрузилась в идущий со всеми остановками поезд, на котором собиралась добраться до Лиона, чтобы немедленно отбыть оттуда на экспрессе, который домчит ее до Лазурного берега через Марсель. До вагона ее сопровождали все до одного служащие местного вокзала; пассажиры вагона, восхитившиеся ее походкой и изяществом, добровольно очистили ей местечко у окна. Напротив нее восседала толстуха, закутанная в просторную черную шаль, на голове у которой громоздилось чудное сооружение с креповыми бантами; она прижимала коленями к своему внушительному животу корзину, в которой, судя по запаху, путешествовал сыр. Соседом миссис Каррингтон оказался маленький человечек с длинными седыми усами, чья осанка и важность выдавали судью или провинциального нотариуса. Единственной необычной деталью его туалета был клетчатый картуз с наушниками, делавший его похожим на спаниеля в летах. Третьим соседом был худощавый молодой человек в соломенном канотье, который как уставился на молодую американку в первую же секунду ее появления, так и не отводил от нее взгляд. Об охватившем его волнении свидетельствовали прыжки его кадыка над целлулоидным воротничком.

Этот поезд, мирно тащившийся по сельской местности, не пропуская ни одной станции, не имел ни малейшего сходства с роскошным Средиземноморским экспрессом. Ехать в нем приходилось в изрядной тесноте. Тем не менее поездка доставила Александре большое удовольствие. Соседка напротив, оказавшаяся зажиточной фермершей из окрестностей Дижона, ехала в Макон к сестре, сломавшей ногу, и везла ей гостинцы; впрочем, в ее корзине было довольно снеди, которой она щедро делилась с попутчиками, причем особенно усердно она потчевала худосочного молодого человека, чей некормленный вид оказывал на нее удручающее действие. Благодаря ей Александра попробовала колбаски, немного превосходного сыра из Эпуасс, спелых черешен и отличного винца из Марсанни, сохранившего прохладу из-за влажного полотенца, которым была проложена плетенка. Человек, принятый Александрой за нотариуса, оказался просто-напросто рантье, с достоинством откликавшимся на свою птичью фамилию – Муано; он предложил Александре пряников с абрикосовым вареньем и смородинового печенья, оживленно болтая о том, как проходит его житье-бытье, каковы виды на урожай, особенно по части винограда. Для всех этих людей важнейшим вопросом было, какой урожай принесет в 1904 году лоза. У всех было гортанное «р», что выдавало в них бургундцев.

В Маконе компании пришлось расстаться. Фермерша – ее звали мадам Баруан – и молодой человек откланялись, чем опечалили остальных, особенно Александру, которая не успела заметить, как пробежало время. Места сошедших так и остались незанятыми. Александра и месье Муано остались в купе вдвоем, чем и воспользовались, чтобы расположиться поудобнее, однако говорили между собой мало. Американка уделяла внимание пейзажу: она восхищалась видами и была готова вслед за Жюлем Ренаром объявить местность «многоцветно-зеленой». От всего веяло такой безмятежностью, что она в конце концов задремала, убаюканная легким покачиванием вагона, и очнулась только в Лионе.