Три господина ночи - Жюльетта Бенцони

История – это искусство выбирать среди подделок те, что больше всего похожи на правду.

Жан-Жак Руссо

Моему другу Жану Пиату, актеру, последнему господину ночи, соединившему в себе всех троих.

В век Просвещения ночи были, наверное, темнее ночей минувших веков, потому что никогда прежде человек в поисках собственной сути и в стремлении к совершенству не обращался так решительно к наслаждению, золоту и тайне.

Калиостро, Казанова и Картуш – Чародей, Распутник и Разбойник – в каждом из них по-своему воплотилось желание выйти за рамки Судьбы. Судьбы, которая изначально не предвещала ни того, что они займут место на ярко освещенных подмостках Истории, ни того, что на них упадет отсвет сверкающих огней рампы.

Если бы не легкое помешательство высшей Воли, которой подвластна участь всякого живущего, Картуш остался бы бочаром в Бельвиле, Калиостро – цирюльником в Палермо, а Казанова пиликал бы на скрипке в жалком венецианском оркестрике или прозябал бы в безвестности среди низших чинов духовенства. И тогда слегка поблекло бы роскошное празднество XVIII века…

Кроме того, эти три человека оставили такой след в своем столетии, что их темные, прихотливые и временами почти сходившиеся пути безраздельно заполняли сладкие или кошмарные сны современников. И более того, они еще долго будут тревожить воображение потомков и возбуждать их любопытство. Несомненно, дольше, чем судьбы многих королей.

Еще больше их сближает общий инициал, тонкий полумесяц третьей буквы латинского алфавита,[1]соединяющий их в мрачную тройную звезду. Она сверкает во тьме ночей, каждая из которых была для них путешествием, приключением и возможностью все начать сначала…

Смерть в заточении, одиночестве и на эшафоте была для них равно жестокой, но – «в царстве ночи нет ни времени, ни пространства…», и потому их тени выросли до беспредельных размеров, став Легендой.

Остается узнать, что скажет об этом История…

Промозглым октябрьским утром 1733 года по лагуне скользила, направляясь к Мурано, узкая черная гондола. В ней, тесно прижавшись друг к другу, сидели всего два пассажира: женщина в годах, одетая в лиловое бархатное платье, такие носят зажиточные горожанки, и заморыш лет восьми или девяти, одной рукой вцепившийся в ее юбку, а другой прижимавший к узкому личику испачканный кровью платок. Видно было, что мальчику страшно очутиться за пределами родной Венеции, и женщина время от времени склонялась над ним, чтобы подбодрить.

– Не бойся, мой Джакомо! Главное – не бойся! Тебя вылечат, я совершенно в этом уверена.

Гондола наконец подошла к острову Мурано, окутанному серым дымом от огней стеклодувов, пристала к берегу рядом с великолепной романской апсидой церкви Санта-Мария-и-Донато.

– Подождите нас! – приказала дама двум гондольерам. – И не вздумайте уйти в кабак и пьянствовать. Мы можем задержаться!

Держа мальчика за руку, она вместе с ним прошла из конца в конец единственную улицу деревушки и, остановившись перед обветшалой лачугой, наверное, самой жалкой на всем острове, условным стуком постучала в дверь.

На пороге появилась старуха, за которой по пятам следовало целое полчище черных кошек. На грязном лице этой немытой оборванки горели раскаленными угольями глаза, такие же черные, как ее кошки. Она взглянула на женщину, потом перевела взгляд на ребенка.

– Вы – синьора Фарузи? – прошамкала старуха.

– Да, это я. Вот мальчик, о котором вам говорили.

– Хорошо, входите.

Комната была под стать хозяйке: заваленная отбросами и провонявшая кошачьей мочой конура, где чуть ли не единственным предметом обстановки была высокая этажерка, заставленная склянками, горшочками и коробками разного размера и всевозможных форм. И потому, когда старуха потянула мальчика к себе, тот испуганно захныкал и еще теснее прижался к бабушке. Из носа у него потекла тонкая струйка крови. Старуха передернула плечами.

– Незачем его и осматривать, – сказала она. – Я уже знаю, что с ним!

– Значит ли это, что вы ничем не можете ему помочь? Он почти не говорит, без конца болеет, и при малейшем волнении у него носом идет кровь.

– Сама вижу. Можно попробовать кое-что сделать, но вы должны уговорить его залезть в эту коробку. – С такими словами она придвинула к камину пустой ящик и сняла с него крышку.

С силой, которой никто бы в ней не смог предположить, синьора Фарузи схватила орущего мальчика и засунула в ящик. Потом, не обращая внимания на его вопли, женщины опустили крышку.

Малыш Джакомо, запертый в темном ящике, перестал кричать, сжался в комочек и, ни жив ни мертв, стал ждать нападения неведомого врага. Но ничего не произошло, если не считать того, что раздался оглушительный шум, в котором смешались пение, крики, мяуканье, топот ног, звон тамбурина, плач и даже хохот. Слушая этот дьявольский концерт, мальчик лихорадочно припоминал обрывки молитв: он не сомневался, что попал в ад! Но звуки были такими разнообразными, что он поневоле стал прислушиваться и понемногу забыл о страхе. Все происходящее было похоже на представление в приюте умалишенных…

Когда крышка наконец поднялась, ребенок увидел, что ведьма из серой стала красной, как кирпич, и обливается потом, зато румяное лицо его бабушки сделалось зеленовато-желтым. Она едва держалась на ногах и судорожно нюхала соли из флакончика.

– Смотрите! – торжествующе провозгласила ведьма. – Кровь уже не идет!.. Мы на верном пути.

Не теряя времени даром, она подхватила мальчика, уложила его на свою жалкую постель и, окружив ее горшочками с раскаленными углями, стала бросать туда травы и зерна. Вскоре комната наполнилась ароматным дымом.

– Дыши! – приказала она. – Дыши глубже!

Затем, сняв с полки белый фаянсовый горшочек, она зачерпнула оттуда густую мазь и принялась осторожно втирать ее в виски и затылок ребенка. Положив немного мази в другой, меньший горшочек, она вручила его синьоре Фарузи.

– Делайте каждый вечер то, что я делала сейчас, до тех пор, пока мазь не кончится. Его ум проснется…

Тем временем ребенок уснул, да так глубоко, что пришлось позвать одного из гондольеров, чтобы отнести его в лодку.

Проснулся мальчик только на следующий день, в своей комнатке на Рио-Сан-Самуэле, и ему показалось, будто он видел страшный сон.

Тем не менее с этого дня он совершенно переменился, и позже, считая, что в это утро он по-настоящему родился на свет, Джакомо Казанова напишет: «До восьми с половиной лет я оставался слабоумным…»