Доля слабых - Андрей Рымин

В какой-то момент по правую руку от Варага, неизвестно как и откуда — по крайней мере Кабаз не смог уловить сам миг его появления — бесшумно возник человек, обряженный в странное бесформенное одеяние, сшитое из множества разнообразных шкурок мелких животных. На лохматой, как и у всех, голове шамана — а это, без сомнения, был именно он — покоился уродливой шапкой выбеленный временем череп большого медведя, крепко сидящий на своем месте, благодаря отсутствию нижней челюсти. Проводник духов усердно буравил рассказчика своими маленькими колючими глазками, и этот пронзающий насквозь взгляд не предвещал Дубине и его товарищам ничего хорошего.

Когда изрядно затянувшееся повествование наконец закончилось, Кабаза уже трясло от бессильной злости на бестолкового командира лазутчиков. Совершенно правдивая история была преподнесена растерявшим от страха всю свою хитрость Дубиной так неумело, коряво и путано, что пленник бы сам никогда не поверил такому рассказу, не знай он истины.

Но, видимо, в клане Ургов врать было не принято вовсе, или вмешались еще какие-то неизвестные Кабазу причины, да только и вождь, и шаман поверили лазутчику безоговорочно. Правда, вернувшимся из вылазки охотникам такая доверчивость пользы не принесла. Хотя, возможно, назначенное вождем наказание для проваливших задание воинов, считалось здесь даже мягким, так как понурые перепуганные лазутчики, услышав приговор, сразу расслабились и малость повеселели. А прозвучало все так:

— Вы принесли действительно бесценные вести, — голос вождя оказался неимоверно басистым, звук словно выходил из дупла векового дуба, — Но всеми вами была дана перед духами предков, и самого великого Урга, священная клятва — не возвращаться назад, не убив Бессмертного Демона. Свой обет не нарушили только Иржаг и другие, кто пал и уже не вернется. Вы же, стоящие здесь, клятву свою преступили и заслуживаете мучительной смерти. — Вараг сделал паузу и, повернув голову, о чем-то коротко пошептался с шаманом, а после продолжил: — Но времена нынче настали суровые, и нам потребуется каждый, даже самый трусливый воин. Так что я милостиво даю вам возможность свою вину искупить. Смыть позор кровью в грядущих битвах. — Вождь снова по-быстрому перешептался с шаманом, кивнул сам себе и завершил свою возвышенную речь повелением: — Левые мизинцы долой, и свободны.

Радостно зашумевшая толпа расступилась, образовав проход, к большому плоскому камню, видно, специально установленному у жилища шамана для всевозможных обрядов. Прощенные лазутчики поспешно выстроились в очередь к алтарю. Народ улюлюкал, подбадривал. Самые шустрые начали разводить рядом с камнем костер, в котором жадный огонь тут же принялся усердно лизать заготовленные сухие ветки.

Судя по тому, как слажено происходили все действия, Кабаз догадался, что такие, или подобные наказания в клане Безродных не редкость. Люди по одному выходили вперед, клали левую руку на камень и оттопыривали мизинец. Идущий следом охотник специальным ритуальным топором грубо отрубал палец под основание, стараясь уложиться в один удар, что не всегда получалось. Наказанный издавал громкий рев, встречаемый одобрительным гулом толпы и, выхватив из костра ветку, тут же прижигал ее обугленным концом свою рану. Потом девятипалый уступал место следующему охотнику, который в свою очередь передавал дальше уже отведавший крови топор.

Мерзкое действо все продолжалось и продолжалось. Шаман, неустанно приплясывая, складывал отрубленные пальцы в какую-то глиняную мисочку и каждый раз, наклоняясь к ней, что-то невнятно нашептывал. Все это выглядело настолько дико и отвратительно, что связанный пленник ощущал себя представителем совершенно другого мира, в котором такой бесцельной жестокости просто не было места. Парень, как мог, отводил глаза, но какое-то непонятное чувство снова и снова возвращало его взгляд обратно к кровавому алтарю. Нечто гадкое и постыдное шевелилось в его душе при виде орущих врагов и багровых струек на камне. «Так им уродам! Так им!». Но он решительно гнал от себя эти мысли — разве же это месть?

Но сильнее всего потрясенного Кабаза пугали не крики и кровь, а лица смакующих зрелище зрителей. Безумные нечеловеческие гримасы со всех сторон окружали пленника. «Разве же это люди?! Шакалы! Мерзкое шакалье!» Глаза, и мужчин, и женщин и даже видневшихся кое-где детей полнились удовольствием и какой-то дикой звериной радостью. То ли эти чувства приносили чужие страдания, то ли Безродных так возбуждал скрытый религиозный смысл ритуала, но пленник чуть ли не кожей ощущал кипящие вокруг страсти. Наблюдая, за эмоциями толпы, Кабаз все отчетливее понимал, что его самого вскоре ждет нечто еще более страшное.

Наконец, жуткая череда взмахов окровавленного топора прекратилась. И вовремя — ритуальное орудие совсем затупилось. Последний палец, сколько его ни рубили, ни в какую не хотел отделяться — неуступчивые кожаные ошметки пришлось дорезать ножом. Воздух наполнился тошнотворным запахом горелого мяса. Серый прежде алтарь полностью покраснел. Стало гораздо тише — похоже, народ накричался. Теперь настала пора заняться другими делами. Внимание зрителей сразу же перешло на Кабаза.

Лишившийся пальца Дубина уже вернул себе утраченную было способность соображать, а заодно и смелость. Окинув пленника пренебрежительным взглядом, лазутчик скривился и обратился к Варагу с вопросом.

— Владыка, а что с этим-то делать? — один из пока уцелевших пальцев метнулся в строну сжавшегося в ужасе Кабана.

Вараг быстро взглянул на пленника, сердце которого в этот момент тщетно силилось выпрыгнуть из груди, и безразличным спокойным голосом, словно обсуждая погоду, или некую ненужную вещь, коротко бросил:

— Как что? Убить… А труп скормить свиньям.

Изнурительный забег навстречу орде не прошел даром — на обратном пути охотники еле волочили ноги. Арил сотню раз пожалел, что остался при Яре. Сейчас бы отцу помогал собираться, а не брел по проклятой тропе. Правда, сотню же раз Лис себя и одергивал — а не я, тогда кто? Нет уж, сделался мужиком, так терпи. Третьим днем по дороге нагнали беженцев из поселка Орлов. Те и вовсе ползли черепахами. Женщины и оставленные им в помощь мужчины, надрываясь, тащили раненых на волокушах. Кто полегче, шел сам, опираясь на палку, или подставленное соседом плечо. Некоторые, пусть и хромая, тянули на спинах мешки и другую поклажу. Ну, а несколько самых тяжелых свое уже отмучились. Их тела родичи не пожелали бросать на корм тварям и тоже забрали с собой — может, выдастся случай по-должному проводить к Яраду.

Среди беженцев упрямо тянул свои волокуши и хмурый Валай. При виде вернувшейся Мины Волк сразу расцвел, спина распрямилась, глаза засветились от радости. Похоже, переживания за любимую отнимали у парня сил больше, чем тяжкая ноша. Теперь он ожил и шагал веселее. Да и в целом отряд топал шибче. Пришедшие воины сменили уставших людей. Бежать, не бежали, но путь начал сразу стелиться под ноги в два раза быстрее. Погоня себя не казала. Все малость расслабились, но только душой — руки-ноги по-прежнему трудились без роздыху.

Тем не менее ведомый Мудрейшим отряд целых шесть дней добирался до Змеиного рода. Только к ночи с тридцать четвертого июля на первое августа беженцы наконец-таки вышли к месту всеобщего сбора — главному поселку Племени. Сын Ярада, единственный из пришедших, кто сразу же не завалился спать, спешно бросился выяснять, что да как — и о чудо! Его группа оказалась последней. Остальные уже были здесь — все восемь родов собрались на берегах Великой Реки. Селение Змей ломилось от полчищ народа, тысяч коз и свиней, груд набитых пшеницей, сушеным мясом и прочей снедью мешков, куч наваленных друг на друга различных шкур, пестрых гор всякой утвари и другого всевозможного скарба. Такого многолюдства и суеты центральный поселок еще никогда не видывал. Даже на празднике Длинного Дня стольких родичей прежде не собиралось. Явились все — от последнего дряхлого старца до недавно появившихся на свет грудничков, которых принесли матери. Бросать кого-либо на этом берегу Великой Реки Мудрейший не собирался. Была бы возможность, и зверье из лесов бы с собой забрали — пусть твари зарбаговы друг дружку жрут. Жаль, того не исполнишь.