Палеонтология антрополога. Книга 2. Мезозой - Станислав Дробышевский

Сеноманский североамериканский Archaeanthus linnenbergeri строением цветов и фруктов уже настолько похож на магнолии, что уверенно относится к магнолиевым. То же можно сказать про нижнемеловую бразильскую Endressinia brasiliana и среднемеловые канзасскую Lesqueria elocata и японскую Protomonimia kasai-nakajhongii. Листья, найденные рядом с плодами археантуса и названные Liriophyllum kansense, выглядят довольно странно: они были бы почти квадратны, если бы не были раздвоены глубокой вырезкой напротив черешка.

Кроме отпечатков, в распоряжении палеоботаников имеются и цветы, застывшие в янтаре: Tropidogyne pikei и T. pentaptera из бирманского янтаря сохранились просто идеально. Пятилепестковые цветочки-звёздочки тропидогине крошечные, с длиной лепестка всего в полтора миллиметра. По строению они больше всего похожи на цветы австралийского дерева Ceratopetalum из небольшого южного семейства Cunoniaceae, широко известного от неогена до современности. Между прочим, это показывает, насколько неполна представленность групп растений в палеонтологической летописи: если кунониевые действительно появились в середине мела, то на протяжении десятков миллионов лет они существовали, но были «невидимыми» для палеоботаников.

Archaeanthus linnenbergeri

Отдельная тема — боˊльшая или меньшая примитивность одно- или двудольных (с поправкой, что многие ботаники сейчас вообще стараются не выделять эти группировки). Вроде бы двудольные Dicotyledones в палеонтологической летописи появляются раньше и в целом примитивнее, но некоторые черты однодольных Monocotyledones тоже весьма архаичны. В экваториальной области меловая пыльца часто похожа на пальмовую. Важные находки для решения вопроса о происхождении однодольных — отпечатки ароидных (Araceae) Spixiarum kipea и лилиеподобных Cratolirion bognerianum из нижнего мела Бразилии.

Как уже говорилось, в кампане и маастрихте флора окончательно превратилась в современную; известны не только все основные современные семейства, но даже некоторые современные роды, например, платан Platanus. Неспроста ботаники широко пользуются термином «кайнофит», обозначающим эру господства цветковых растений, начинающуюся во второй половине мела и не совпадающую с границей мела и палеогена, мезозоя и кайнозоя. Сформировались и знакомые нам сообщества: водные, разнотравья, дождевые тропические леса ближе к экватору и смешанные листопадные леса — дальше от экватора. Правда, слово «знакомые» не надо принимать слишком близко к сердцу — даже в середине кайнозоя ландшафты ещё не были такими, как сейчас. Всё же меловой и современный лес — это два разных леса, так что среди специалистов нет полного согласия, можно ли маастрихтский «дождевой лес» прямо сравнивать с нынешними джунглями.

Возникновение трав — величайшее достижение мезозоя. Оно изменило ландшафты и почвы, химический состав вод и анатомию животных. Ближайшие аналоги трав до цветковых — мелкие хвощи, плауны, папоротники и голосеменные типа эфедры — все как на подбор жёсткие, а то и вовсе ядовитые. Слишком большой продуктивностью они не обладают, а корневая система у них слабая и плохо держит почву. Травы совершили истинную революцию. Возникший дёрн резко снизил размыв почв и сток азота и фосфора в водоёмы, что имело грандиозные последствия как для пресноводных, так и морских экосистем. Огромная биомасса стала отличной едой для травоядных; динозавры стали активно опускаться обратно на четвереньки и срочно совершенствовать жевательный аппарат. Неспроста именно с середины мела начался последний всплеск их разнообразия. Многие мелкие животные получили новый шанс, ведь укрываться от хищников и вить гнёзда в травах гораздо веселее, чем на голых камнях между какими-нибудь саговниками.