Кенилворт - Вальтер Скотт

Когда на следующее утро Тресилиан готовился к отъезду, Уэйленд Смит пожелал переговорить с ним. Выразив надежду, что Тресилиан остался доволен действием его лекарства на здоровье сэра Хью Робсарта, он добавил, что хотел бы отправиться вместе с ним ко двору. Именно об этом Тресилиан и сам уже подумывал. Острота ума, сообразительность и находчивость, проявленные Уэйлендом во время путешествия, заставляли думать, что его помощь могла бы быть весьма полезной. Но все-таки Уэйленду угрожала опасность попасть в лапы правосудия. Тресилиан напомнил ему об этом, не преминув упомянуть, кстати, о клещах Пинниуинкса и о предписании судьи Блиндаса. Эти имена Уэйленд встретил презрительной усмешкой.

— Вот что, сэр! — сказал он. — Я переменил облачение кузнеца на одежду слуги. Но не в этом даже дело, а вот взгляните-ка на мои усы. Сейчас они свисают вниз. А стоит мне закрутить их торчком да выкрасить одному мне известным составом — и тут сам дьявол обознается!

Он подкрепил эти слова соответственными манипуляциями и меньше чем через минуту, закрутив усы и взлохматив волосы, предстал уже совсем в ином облике. Но Тресилиан все еще пребывал в нерешимости, принять ли его к себе на службу, и тогда кузнец стал настаивать еще упорнее.

— Вам обязан я и жизнью и тем, что остался цел и невредим, — убеждал он. — И я очень хотел бы рассчитаться с вами хоть частью своего долга, особенно когда узнал от Уила Бэджера, за какое опасное дело ваша милость берется. Я не могу, правда, претендовать на то, чтобы, считаться, что называется, храбрецом, одним из тех лихих забияк, которые впутываются в раздоры своих господ с мечом и щитом. Нет, я скорее принадлежу к тем, кто предпочитает конец пиршества началу потасовки. Но я знаю, что в этих обстоятельствах я могу служить пашей милости получше, чем любой из таких головорезов, и мой ум стоит целой сотни их рук.

Но Тресилиан все-таки колебался. Не так уж много знал он об этом странном человеке и теперь размышлял, в какой степени может ему довериться, чтобы сделать из него для себя полезного помощника в данных неотложных обстоятельствах. Но, прежде чем он пришел к какому-то решению, во дворе послышался конский топот и мистер Мамблейзен и Уил Бэджер вбежали в комнату, перебивая друг друга.

— Приехал слуга на самой красивой лошадке, которую я когда-либо видел, — вырвался вперед Уил Бэджер.

— У него на рукаве серебряный герб — огненный дракон с обломком кирпича в пасти, под графской короной, — подхватил мистер Мамблейзен. — Он привез письмо, запечатанное такой же печатью.

Тресилиан взял письмо, адресованное: «Его светлости мистеру Эдмунду Тресилиану, нашему любезному родичу». А дальше следовало: «Скачи, скачи, скачи что есть сил, что есть сил, что есть сил».

Он распечатал письмо и нашел там такой текст:

«Мистер Тресилиан, наш добрый друг и родственник!

Мы сейчас чувствуем себя столь худо, да и другие обстоятельства наши столь затруднительны, что мы желаем собрать вокруг себя тех друзей, на любовь и доброту коих мы можем больше всего полагаться. Среди них мы считаем нашего славного мистера Тресилиана одним из первых и ближайших друзей и по его доброй воле и по его способностям. А посему мы просим вас со всей возможной скоростью прибыть в наше скромное жилище, в замок Сэйс, что близ Дептфорда, где мы будем подробнее советоваться с вами о делах, кои не полагаем возможным доверить бумаге. Посылаем вам свой сердечный привет и остаемся любящим родственником к вашим услугам

Рэтклиф, граф Сассекс».

— Сейчас же приведи сюда гонца, Уил Бэджер, — сказал Тресилиан. И, когда гонец вошел, он воскликнул: — А, это ты, Стивенс? Как поживает милорд?

— Худо, мистер Тресилиан, — ответил тот, — и потому нужно, чтобы кругом него были хорошие друзья,

— Но что за болезнь у милорда? — с беспокойством спросил Тресилиан. — Я и не предполагал, что он болен.

— Не знаю, сэр, — ответил посланец, — только что он шибко болен. Пиявки уже не помогают, и многие из домашних подозревают злой умысел. Колдовство или даже что-нибудь похуже.

— А какие симптомы? — спросил Уэйленд Смит, сразу выступив вперед.

— Чего такое? — переспросил гонец, не понимая вопроса.

— Что у него болит? — объяснил Уэйленд. — Какие, признаки болезни? Гонец взглянул на Тресилиана, как бы желая узнать, следует ли отвечать на вопросы незнакомца, и, получив утвердительный ответ, быстро перечислил: постепенный упадок сил, обильный пот ночью, потеря аппетита, обмороки и тому подобное.

— Вместе с острой резью в желудке, — добавил Уэйленд, — и легкой лихорадкой.

— Верно, — сказал удивленный гонец,

— Я знаю, как возникает эта болезнь, — сказал кузнец. — И знаю ее причину. Ваш хозяин поел манны святого Николая. Но я знаю и лекарство, мой бывший господин не сможет утверждать, что я зря столько времени проболтался в его лаборатории.

— Да ты что, в своем уме? — нахмурился Тресилиан. — Речь идет об одном из знатнейших вельмож Англии. Опомнись, это не предмет для шуток.

— Упаси боже! — сказал Уэйленд. — Я просто говорю, что знаю его болезнь и могу его вылечить. Вспомните, что я сделал для сэра Хью Робсарта.

— Мы немедленно двинемся в путь, — объявил Тресилиан. — Сам бог призывает нас.

И вот, быстро изложив новый повод своего мгновенного отъезда, хотя и не упоминая ни о подозрениях Стивенса, ни о заверениях Уэйленда, Тресилиан сердечно распрощался с сэром Хью и его домочадцами в Лидкот-холле, которые напутствовали его своими молитвами и благословениями, и вместе с Уэйлендом и слугой графа Сассекса быстро поскакал по направлению к Лондону.

У вас, я знаю, есть теперь мышьяк,

И купорос, и киноварь, и соли…

Все знаю! Этот малый, капитан,

Потом алхимиком искусным станет

И, может быть (почти наверняка!),

Откроет миру философский камень.

«Алхимик»

Тресилиан и его спутники гнали своих лошадей вовсю. Однако перед отъездом он спросил кузнеца, не предпочтет ли тот миновать Беркшир, где некогда сыграл столь значительную роль. Но Уэйленд ответил, что не видит в этом особой необходимости. Он использовал короткое время, которое они пробыли в Лидкот-холле, чтобы преобразиться самым удивительным способом. Дикие заросли его бороды сменились теперь крохотными усиками на верхней губе, закрученными на военный манер. Портной из деревушки Лидкот, получив приличную мзду, проявил чудеса искусства под руководством самого заказчика и совершенно изменил наружность Уэйленда, сбросив с него лет этак двадцать. Раньше, весь замурзанный сажей и копотью, заросший волосами, согбенный под тяжестью своих трудов и вдобавок обезображенный диковинным, фантастическим одеянием, он казался человеком лет пятидесяти. Но теперь, в красивой ливрее слуги Тресилиана, с мечом на боку и со щитом на плече, он выглядел веселым, бойким прислужником, которому можно было дать лет тридцать — тридцать пять — самый расцвет человеческой жизни. Его грубые, дикие ухватки тоже преобразились в быстроту, остроту и развязную непринужденность взглядов и поступков.