Его птичка. Книга 2 - Любовь Попова

Мать твою! Это же ЗАГС!

— Загс?! Но как же… Мы же хотели…

— А ты меня достала своим недоверием, — не глядя на меня, ворчит Рома. — Так по крайней мере ты будешь знать, что я точно не собираюсь ни на ком жениться.

— Но я… — Слезы обиды кололи глаза, и Рома, тяжело вздохнув, прижал меня к себе. — Но я хотела платье и фотосессию. Мама еще не выздоровела.

— Все будет. Это просто формальность. А нормальную свадьбу сыграем на каникулах.

— Правда? — поднимаю полные слез глаза и облизываю соленые губы, чувствуя, как сквозь корку льда пробиваются ростки надежды. Женское тщеславие — это проклятие слабого пола, но надеть пуанты со свадебным платьем обязана каждая выходящая замуж балерина.

— Когда я тебе врал? — шепчет и целует. Так нежно, словно боится снова возбудиться. А я все равно чувствую приятное тепло внизу живота. — Ты оклемалась? Даешь себе отчет в своих действиях?

— Полный, — как солдат, отрапортовала я и счастливо улыбнулась. Невыносимый мужчина. Такой циничный. Такой порой черствый, но удивительно эмоциональный, когда дело касалось меня.

— А как это ты все так быстро организовал?

— Жадность, — тихонько шепчет он мне в губы, мельком взглянув на дверь. — Людская жадность дает много возможностей нарушать правила.

Хихикаю на этот вкрадчивый тон и тут же подбираюсь, когда нас зовут.

Не прекращая улыбаться, слушаю сонную женщину в нарядном костюме и ее речь, думая, что еще пара минут, и я уже не буду Синицыной. Я стану Сладенькой. Анна Сладенькая. Звучит красиво.

— Аня, ты уже будешь отвечать? — раздраженно привлекает внимание Рома.

— Что? А да, конечно! Где подписать?

После подписания документов и получения штампов в паспорте выходим в ночную прохладу, держась за руки, и тут же Рома притягивает меня к себе и совсем не своим голосом произносит. Тихо. Нежно. Как будто крыло лебедя касается моего сознания.

— Всегда говорил, что ты сладенькая.

С моих губ срывается смешок, и я закидываю руки ему на шею, потершись носом об нос. Еще теплый.

— Я люблю тебя.

— А я тебя, — сурово сказал он. — И очень надеюсь, ты больше никогда в этом не усомнишься и не выкинешь ерунды типа той, что сделала тебя знаменитой.

Тут наши нежности прервал телефон. Рому вызвали на операцию, и я поехала с ним, подождать, побыть с мамой и сестрой.

Меня всю следующую неделю дико распирало от счастья и желания рассказать всему миру о том, что я сменила фамилию. Но я решила молчать, пока не сменю документы.

Сегодня мы сидели в столовой. Пока Таня с Мишей о чем-то спорили — кажется, о значении проституции в мировой культуре (господи!) — я переписывалась с Ромой. Он наконец вырвался с многочасовой операции. И я совсем и не заметила, как вдруг к нам подсел Олег, подмигивая мне. Как всегда одетый с иголочки, с прилизанными черными волосами. Его можно было бы назвать сногсшибательным, если бы не синяки под глазами и вечная испарина на лбу. Он тихорился все это время, хотя Рома не раз пытался его найти и выяснить, что за гадость тот мне подсыпал.

После той истории в ресторане весь вуз знает, что я учудила. Меня вызвали на ковер к самому ректору, и тот долго рассказывал мне о правилах приличия в среде столь высокого искусства, как балет, а потом, правда, улыбнулся. Благодаря моей популярности в соцсетях к ним на платные подготовительные курсы записалось в три раза больше народу. Еще он, зная содержимое разговора в день позора, спросил, решила ли я личные проблемы. После короткого диалога он вдруг поражает меня, похвалив танец в ресторане и предложив место в местном оперном театре.

Пока только в массовку, но не все сразу.

Во мне вспыхнуло солнце, такое ослепительное, что мир казался сказочным и прекрасным. Все проблемы растворились в этом солнце. И у солнца было имя — Роман. Жизнь действительно наладилась, а о ребенке Тони и, очевидно, Олега я решила не думать.

Смотря на него, я думала о нерожденном малыше, что точно получит черты отца, и вдруг вспомнила нашу чернобровую Лельку. И ее отца. Вернее, отсутствие этого самого экспоната.

А еще я как перед глазами увидела черные волосики Оли и ее зеленые глазки. Ничего общего со мной, матерью и братьями. Она выглядит как ребенок из чужой цыганской семьи. И если бы я лично не взяла ее на руки после рождения, даже засомневалась бы в родстве. А тут Олег. С гривой черных волос, зелеными глазищами и немного смугловатой кожей.

— Аня, ты мной любуешься? — хитро улыбнулся он и внаглую отпил из моего стакана компот. Надо ли объяснять, что я больше к нему не притронулась?

— У тебя были в роду цыгане?

— Кого только не было, — удивляется он моему вопросу и подмигивает. — А что, хочешь от меня ребенка?

Миша от неожиданности вопроса со свистом выплевывает свой сок в лицо Олегу, и тот замирает от шока. Вытирая себя платком, он шипит на Мишу:

— Придурок малолетний.

— Извините, — сделал Миша большие глаза и после моего разрешительного кивка ретировался. Таня, поковыряв вилкой кисель, поняла, что делает что-то не то, и, извинившись, тоже убежала.

— Как ты общаешься с ними? Челядь.

— Ну, Таню ты пользовал даже, — усмехнулась я, понимая, что мои домыслы ерунда. Где маме знакомиться с Олегом? Они виделись лишь однажды, когда Веселов пытался меня изнасиловать. День успешного для меня спектакля «Кармен» запомнился, к сожалению, именно этим.

— Так что, тебе виднее, — закончила я все-таки свою мысль.

— Трахать — не разговаривать. Ладно, — изящно поднялся он, стряхнув остатки капель с выглаженного воротничка красной щегольской рубашки. — Пойдем, разговор есть.

— О чем? — напрягаюсь всем телом, не двигаясь с места и ощущая, как, несмотря на водолазку и джинсы, кожа покрылась ознобом.

— О твоей карьере.

— Меня уже взяли в Большой, — гордо вскидываю подбородок, на что Олег только фыркнул.

— Это все засунь в задницу. Не тебе с твоим талантом прозябать на задворках массовки. У меня есть другое предложение.

— Трясти сиськами? — вскидываю брови и вижу сообщение от Ромы. — Уволь. Я не хочу с тобой разговаривать.

Поднялась и прошла мимо Олега. Он направился за мной. И пока я неспешно шла по коридорам, описывая Роме, что хочу вечером сделать с его телом, Олег дышал мне в спину.

А потом вдруг остановил, вроде как пропустить первокурсников, и резким движением затолкал в кабинет музыкальной истории.

— Выпусти меня, — сразу ощетинилась я, пытаясь протиснуться к двери, которую он захлопнул. Становится страшно от дикого взгляда, с которым надо мной нависает Олег, но я не показываю вида.