Константин Павлович. Корона за любовь - Зинаида Чиркова

Суворов низко, касаясь рукой пола, поклонился Константину, и тот снова почувствовал себя слишком стеснённым этой рабской угодливостью, но тут же одёрнул себя: не ему, молодому человеку двадцати лет, кланяется Суворов, титулу его, императорскому сыну кланяется.

— А не побрезгуйте, ваше императорское высочество, — резко выпрямился Суворов, — откушайте, что Бог послал...

— Благодарю, Александр Васильевич, с удовольствием, — даже покраснел от такого неожиданного приглашения Константин.

И как же отличался обед у Суворова от тех торжественных обедов, завтраков и ужинов, которыми угощали его в Вене, особенно посол Разумовский. Там вино лилось рекой, хоть и не особо привычен был к нему Константин, столы ломились от устриц и ананасов, запечённых в тесте индеек и ломтиков сочной свинины, кушаний под такими соусами, что пальчики оближешь.

У Суворова обед отличался необыкновенной простотой и быстрой сменой блюд. Щи русские, каша гречневая, кусок говядины отварной да стакан холодной воды для утоления жажды. И кончился обед в каких-нибудь полчаса. Никакого послеобеденного отдыха — Суворов сразу же поехал к войскам, а великий князь приказал подавать коня и собрал свою свиту, чтобы тут же отъехать к Розенбергу.

В пути он много размышлял. Суворов не тратит времени на удовольствия и пирушки, у него всё подчинено одной лишь цели — бить противника, стремительность и напористость в его характере и всей его деятельности. Может быть, это и создало ему славу самого знаменитого в Европе полководца, даже самые несговорчивые политики предложили в командующие союзными войсками для борьбы с Наполеоном именно его, уже старого, но горящего каким-то нездешним внутренним огнём. Ах, кабы хоть немного походить на него, этого великого водителя войска!

Константин усвоил наступательную политику Суворова, ему вместе с войском хотелось идти и идти вперёд. Добравшись до главной квартиры генерала Розенберга, Константин решил последовать во всём примеру Суворова. Вместо того чтобы разместиться в большом доме деревушки, занятой русскими войсками, он велел поставить себе у самого края полей палатку, свою раскладную железную койку, положить на неё тонкий кожаный тюфяк и такую же плоскую подушку. И хоть возле его палатки день и ночь стоял караул почти из целого батальона и толпилась вокруг молодого великого князя свита, состоящая из адъютантов и казаков, офицеров и даже Аркадия, сына самого Суворова, он чувствовал себя так, словно бы находился в самом центре боев с неприятелем.

Между тем у Суворова происходили странные нелады с неприятелем. Перед его фронтом была армия торопливо отступавшего Моро, знаменитого генерала Наполеона. Но из Средней Италии шёл к нему навстречу сильный боевой генерал Макдональд со свежим сорокатысячным войском. А в самом тылу ещё оставались не взятые крепости с незначительными, правда, гарнизонами, но и они могли беспокоить старого воителя. Австрийцы требовали, чтобы Суворов взял крепости во что бы то ни стало: им нужна была завоёванная территория, чтобы снова ввести туда свои порядки. Главнокомандующий скрепя сердце отделил часть своих войск для осадных действий, но выступил из Милана навстречу полевым армиям французов. Он хотел поодиночке разбить обе армии, сначала Моро, всё ещё стремительно отступавшего, а затем Макдональда.

Однако выяснилось, что сведения в ставку Суворова поступали самые разноречивые: то главнокомандующий считал, что Моро уже соединился с Макдональдом, то оказывалось, что тот и не думал выступать из Средней Италии. Моро между тем расположился на линии Валенца — Алессандрия и грозил тыловым соединениям Суворова.

Не ставя союзников в известность — знал Суворов, что одно лишь его слово сразу станет известным в Париже, если он заикнётся австрийским командующим, — главнокомандующий решил повернуть все свои армии против Моро. Валенца, по сведениям австрийцев, была очищена от французов, и Суворов приказал Розенбергу со своей армией занять её. Оказалось, однако, что французы и не думали оставлять Валенцу, и Суворову ничего не оставалось делать, как приказать Розенбергу отойти, отступить на время.

Константин был в квартире Розенберга, когда пришло это извести об отступлении. Розенберг показал ему приказ Суворова.

— Как? — вскричал великий князь. — Ретирада[15]? Когда же это было, чтобы русские отступали? Что ж, что Валенца занята, надо взять Бассиньяно, и тогда Валенца в наших руках...

Розенберг с недоумением смотрел на императорского сына.

— Приказ есть приказ, — устало произнёс он. — Вопрос об отступлении решён. Суворов пишет: «Жребий Валенцы предоставим будущему времени, а пока надобно отходить и наивозможнейше спешить, денно и нощно...»

Константин прочитал эти слова, и ярость ударила ему в голову.

— Что же скажет император, — закричал он, — если узнает, что отступаем от Валенцы, когда у Моро уже силы на исходе?

Бассиньяно была крохотная деревушка при самом въезде в Валенцу, и Розенберг в сомнении глядел на великого князя.

— Две роты мне дайте, и всё. Бассиньяно наша! — запальчиво крикнул Константин.

— Подчиняюсь только вам, — уныло ответил Розенберг, — но подкреплю вас артиллерией и войсками...

Бодрый и восторженный выскочил Константин из квартиры Розенберга. Здесь уже строились в боевой порядок две выделенные ему роты казаков, а пушка, приданная отряду, громоздилась на крупах коней.

Константин бесстрашно встал в голове отряда и повёл его к неприятельским линиям. Пули зажужжали вокруг него, но он лишь оборачивался, чтобы поглядеть, как идут за ним, как скачут казаки.

— Пушку поставьте здесь, — указал он верховым.

— Ваше сиятельство, — неотступно следовал за ним казак Пантелеев, — поберегитесь, пули визжат…

— Живо, заряжай и пли! — скомандовал Константин, как будто был на смотре.

Едва забила пушка, как замолчала артиллерия, расположившаяся у селения, только ружейные залпы ещё раздавались в воздухе.

— Вперёд, ребята, одолеем их, — крикнул Константин.

Казаки понеслись вперёд, обгоняя Константина. Он смотрел на них и чувствовал такой прилив гордости, какой ещё никогда не испытывал. Это была его первая боевая атака, возбуждение охватило его, он вытянул палаш и бросился вслед за казаками к неприятельской линии.

Но что-то случилось, как будто споткнулся первый строй казаков, плотный огонь косил коней и людей, падали и падали тела людей и лошадей, сражённые пулями, бились в предсмертном хрипе, силясь встать. И вот уже казаки повернули назад. Константин видел их объятые паникой лица, безотчётно тоже повернул обратно и бросился вслед за толпой, в которую превратилось ещё минуту назад боевое войско...

Высокая круча речки словно бы выросла перед глазами Константина, внизу серела вода, в неё кидались люди вместе с лошадьми, и вот уже плывут первые трупы по дымчатой воде.