Война. Истерли Холл - Маргарет Грэм

Оберон облокотился о ствол кедра и взглянул на Истерли Холл. В октябре ему исполнилось двадцать пять – через десять дней после рождения его племянника. С наступлением этого возраста ему открывался полный доступ к наследству его деда, отца его отца. Он договорился с банком, чтобы им могли свободно пользоваться также Вероника и Ричард – для сохранения поместья и поддержания работы больницы. Эти деньги, а также добровольные вливания сэра Энтони Траверса и его друзей, помогли покрыть нехватку средств, которая стала ощущаться, когда его отец полностью прекратил поддержку после того отвратительного пьяного фиаско. Спасибо Господу за Эви и Ричарда, которые смогли противостоять ему; из-за такого сильного расстройства Вероника могла потерять ребенка. Да и как же без мистера Харви? Старый друг заслуживал носить медаль.

Но дела все еще шли не так гладко, потому что сэр Энтони мог предоставлять только ограниченные средства, без доплат сверх квоты, и тут, как оказалось, смогли помочь даже эти странные и замечательные чайные вечеринки и продажа всего, что было создано в поместье, не говоря уже о разнообразных и причудливых способах сэкономить. Оберон заставлял себя не поддаваться эмоциям, когда думал обо всем этом. Когда придет время, ему неизбежно придется столкнуться с отцом.

Снег успокоился, не так ли? Он посмотрел на барак напротив него, покатая крыша которого позволяла снегу свободно падать на землю. Лейтенант Роджерс рухнул на снег, и его друзья с обеих сторон пытались поднять его на ноги. Он был без сознания, но, возможно, это даже было предпочтительнее, учитывая всю гнусность ситуации. Чувство бессилия росло в Обероне, как и ярость, и в конце концов он понял Джека и других шахтеров, которые всегда осознавали, что забастовки ни к чему не приведут, но все равно их устраивали, просто для того, чтобы быть услышанными.

Он посмотрел перед собой, прямо на коменданта, который вышел из своего кабинета, в котором наверняка горела печь, распространяя вокруг себя тепло. Он прогуливался взад и вперед, чувствуя себя в полной безопасности от осознания своей абсолютной власти. Или черта с два она была абсолютной? Перед глазами Оберона встали представители профсоюза, Джек и Джеб, и теперь они, а не старый кедр, поддерживали его, и раздумья по поводу забастовки, и последующая разработка детального плана. Наконец их отпустили, и, уже переодетый в сухую чистую форму, он отправился в кабинет майора Доббса.

– Нам нужно объявить забастовку, – сказал он без преамбулы, чтобы для начала просто привлечь внимание.

Майор сидел в своем кресле, положив ногу на ногу, с каким-то романом на коленях и забитой, но не зажженной трубкой в зубах. Его нос был все еще красным от холода, а в печь были щедро сложены дрова, купленные в ближайшей деревне.

– Нам нужно отдавать под козырек, дружище, – протянул Доббс, придвинувшись к своему столу и медленно выкладывая на него книгу и трубку, аккуратно, одну рядом с другой.

– Вы не носите фуражку, дружище, даже парни из Территориальных войск знают это, – парировал Оберон. – Нам нужна забастовка, чтобы изменить отношение коменданта к нам. Мы должны отказаться писать домой, заказывать форму и контактировать с банками. Все наши семьи обладают весьма обширными связями, и они будут достаточно обеспокоены, чтобы начать задавать вопросы своим ручным политикам, а это, в свою очередь, поднимет волну и заставит газеты пестрить самыми разными заголовками. Затем власти начнут задавать свои вопросы уже через дипломатические каналы, и в тот момент можно будет считать, что дело сделано. Но нам нужно, чтобы действие было всеобщим. Нам не нужны штрейкбрехеры.

Доббс слушал, но на этом месте он рявкнул:

– Мы не кучка твоих немытых шахтеров, ради всего святого, мы джентльмены и офицеры. Возьми себя в руки.

– Я вполне держу себя в руках, но я повторюсь, нам нужно действовать, и единственный способ – забастовка. Я повторюсь, нам не нужны штрейкбрехеры.

Улыбка Доббса балансировала на границе презрения.

– Ах да, я забыл, что ты из торговой сферы и смыслишь в этих делах. Я так полагаю, твой отец получил пэрство через кассу либералов, не так ли?

Оберон шагнул к его столу, сел на него и наклонился к нему так близко, что между их лицами едва ли оставался дюйм.

– Хотите вы или не хотите исправить сложившуюся ситуацию и поставить вопрос о снятии Габихта? Если да, то оставьте свои аристократические штучки и запомните все, что я вам сказал. Потом вы можете обратиться к адъютанту, чтобы он передал сообщение Мазерсу, и выдать это за свою идею, что, возможно, добавит еще очков вашему чувству собственной важности, хотя куда уж ему быть еще больше.

Доббс откинулся на спинку кресла, как казалось, онемев, поэтому Оберон продолжал повторять ему то, что уже сказал, снова и снова, потом раскрыл детали того, что майору предстояло сделать, а затем ушел.

На следующей день через адъютанта был озвучен приказ о запрете пересылок писем домой, контактов с портными и банками. К январю 1916 года коменданта Габихта сняли и вместо него поставили коменданта Кляйна. Ограничения на использование почты были сняты, и письма снова полетели к адресатам.

12 января 1916 года, когда начались работы по созданию тоннеля, проходившего под обеденным залом, совмещенным с концертным, и ведущего прямо через фундамент барака наружу, Оберон снова вошел в кабинет Доббса и плюхнулся на край его стола, прежде чем заговорить:

– Я неоднократно просил вас поддержать мой запрос о перемещении моих людей сюда. Вы отказались отдать его полковнику, хотя обещали мне это перед тем, как я согласился покинуть транзитный лагерь. Мне сказали, что, оставшись со своими людьми, я подам плохой пример. Теперь я точно знаю, где они сейчас, спасибо письмам, которые они написали домой. За последнее время к нам присоединилось много офицеров, большая их часть без денщиков – уж таковы тяготы войны. Полковник Мазерс должен будет услышать, чьей же идеей на самом деле была забастовка, если только вы не объясните ему, что нам срочно нужны новые денщики, но, что гораздо более важно, что нам нужны шахтеры для тоннеля.

Доббс отложил «Тридцать девять ступеней», которые взял в лагерной библиотеке, и неокрепшим голосом ответил:

– Слезьте с моего стола, а тоннели мы пророем сами. В конце концов, это дело чести, и не смейте шантажировать меня.

Оберон проигнорировал его:

– Я повторяю, мои люди шахтеры, всего их четверо, вот их имена и название лагеря, где их сейчас держат, – он хлопнул бумагой по столу Доббса. – Моя сестра, леди Вероника Брамптон, тесно связана с вашей семьей, всячески помогая ей, ну, вы понимаете. Если вы, услугой за услугу, не поддержите этот запрос, тогда они узнают о вашем двуличии. Мои люди должны прибыть сюда в качестве денщиков к концу января и, более того, они будут помогать рыть тоннель, что предотвратит возможность обрушений, подобных тому, что произошло на прошлой неделе и травмировало капитана Фроста. Нынешние денщики останутся при своих обязанностях. Мои люди, конечно же, будут в рядах беглецов.