Тьма между нами - Джон Маррс

И первым пунктом вношу самый очевидный вариант — «Записать Мэгги на прием к врачу», хотя понимаю, что реализовать его не получится: коллеги по больнице думают, что у нее слабоумие и она живет на побережье в 300 милях отсюда.

Немного подумав, пишу следующий вариант: «Отвести в медпункт» — и тоже сразу его отметаю. Там ей не сделают ни маммографию, ни биопсию. Осмотрят и направят в специализированную клинику.

Главное условие для реализации любого из вариантов — чтобы Мэгги, покинув дом, держала язык за зубами. Можно ли ей доверять? Нет, конечно. Будь я на ее месте, при первой же возможности рванула бы на свободу быстрее, чем Усэйн Болт[24].

Сижу, уставившись в блокнот, и пытаюсь придумать наименее рискованный вариант. И единственное, что приходит мне в голову, — «Ничего не делать».

Мы не ужинали с Ниной уже несколько дней. Она просто оставляет у меня под дверью контейнеры с едой, порошками и витаминами на сутки, когда я сплю. По-моему, я догадываюсь, с чем это связано. Она не хочет встречаться со мной лицом к лицу, потому что тогда ей придется сказать, какое решение насчет меня она приняла. Чувствую, что дочь колеблется, и пока она в таком состоянии, есть шанс до нее достучаться. Но не из-за закрытой же двери…

Часы на телевизоре показывают половину девятого, а Нина еще дома. Странно, она редко так задерживается, даже когда работает в другую смену. И здоровье у нее прекрасное — не помню, когда она в последний раз брала больничный. И все же… Вдруг заболела? Что будет со мной, если Нина сляжет? Или с ней произойдет несчастный случай?.. Помню, читала где-то, как младенец погиб от голода, когда его мать-одиночка внезапно умерла. Я нахожусь сейчас в таком же зависимом положении. Не узнаю, если ей вдруг станет плохо, и ничем не смогу помочь ни себе, ни ей, пока дверь между нами заперта. Раньше я тревожилась только о собственном здоровье, а теперь еще и о Нинином.

Стою у окна в ожидании ее ухода, когда к нашему дому подъезжает машина. Та самая, белая с черным люком, которая уже была здесь трижды. В последний раз Элси отчитала парня, который на ней ездит, и он сбежал, поджав хвост. Но тогда, кроме меня, в доме никого не было, а сегодня Нина еще здесь. Я привстаю на цыпочках, чтобы лучше его видеть, и с удивлением замечаю, как Нина выпархивает ему навстречу и они крепко обнимаются. Вот это поворот!

Вместо обычной невзрачной одежды, вроде блузки, свитера и джинсов, на ней яркое платье и туфли на каблуках. Они вместе идут к машине, Нина бросает сумочку на сиденье, оборачивается и смотрит вверх, туда, откуда, по ее расчетам, я буду за ней наблюдать. Перехватив ее взгляд, инстинктивно отступаю на шаг назад, хотя и знаю, что снаружи меня не видно. Они садятся в машину и уезжают.

Кто он такой? В самом начале, едва упрятав меня сюда, Нина в мельчайших подробностях рассказывала мне обо всем, что происходило в ее жизни, чтобы уязвить и напомнить, чего я лишилась. Однако про этого парня в ее рассказах не было ни слова.

Вернувшись к туалетному столику, я замечаю небольшую пластиковую баночку с льняным семенем, которым забыла посыпать свои замоченные овсяные хлопья. Рядом с ней на подносе лежит оставленная Ниной книга «Борьба с раком при помощи здоровой еды и позитивного образа жизни». Закатываю глаза. Позитив!.. Беру ее в руки и читаю аннотацию на обложке. Автор опуса считает, что рак можно побороть, просто скорректировав образ жизни и диету. Открываю оглавление и не вижу там ни одного упоминания об УЗИ, биопсии, рентгеновских лучах, МРТ, химиотерапии, лучевой терапии, гормональной терапии и прочих действенных средствах защиты от этого страшного недуга. Главы вроде «Упражнения на свежем воздухе» и «Поддержка друзей» столь же актуальны в моем положении, как акваланг.

От обиды на Нину все сжимается внутри. Не хочет мне помогать, прячет голову в песок!.. Но я не стану закапываться рядом. На счету каждый день. Чем позже будет поставлен диагноз, тем страшнее он может оказаться.

Из-за гнетущей неопределенности я по сто раз на дню ощупываю уплотнение у себя в груди, пытаясь понять, что с ним происходит. Иногда, когда спальня погружается в полную тишину, я чувствую, как оно растет и набухает, растягивая кожу. Или, словно созревший одуванчик, рассеивает сорные семена по всему телу, чтобы те пустили корни и проросли в самых укромных уголках. Что бы это ни было, я хочу от этого избавиться. И выйти на свободу.

Кончилась вода, и я иду в ванную наполнить бутылку. Попутно с удивлением замечаю, что вода после моего купания ушла не вся. Нажимаю на механическую заглушку, но она не поддается, а когда пробую еще раз, посильнее, вся конструкция выскакивает из гнезда. Я внимательно ее рассматриваю. И замечаю двухдюймовый винт с острым концом, соединяющий две части.

Вот он, мой билет на волю.

Два года назад

Чувствую появление Дилана за долю секунды до того, как за стеклянной дверью паба возникает его тень. Он входит и сразу выхватывает меня взглядом. Я сижу за столиком одна, жду. Сердце трепещет, потому что в чертах Дилана я вижу Джона Хантера, его отца.

Напоминаю себе, что теперь сына зовут Бобби. Мы здороваемся. Я придвигаю ему заранее заказанный стакан лимонада. Он снимает пальто и садится напротив.

С нашей первой и единственной пока встречи прошло шесть недель и два дня. Много раз за это время мне хотелось написать ему и увидеться снова, но я чувствовала себя не вправе втягивать сына в свои проблемы. Надо было сначала успокоиться, примириться с чудовищными открытиями, сделанными мною в подвале, и наказать Мэгги, прежде чем впускать его в свою жизнь. Я хотела, чтобы он узнал лучшую версию меня, и теперь наконец готова. За это время я написала ему всего лишь раз, попросив дать мне время. К счастью, он не стал задавать лишних вопросов.

— Я уже и не надеялся, что ты напишешь, — начинает он.

— Прости, — говорю. — Мне очень жаль. И за то, что бросила тебя тогда в пабе, не объясняя причин, — тоже.

— Понимаю, тебе сложно было это принять.

— Да, я запаниковала, но ты все равно не заслужил такого обращения. Просто я понятия не имела о твоем существовании.

— Ничего страшного, — говорит Бобби, однако по его лицу я вижу, насколько моя реакция его задела. Когда меня огорчают, у меня становятся точно такие же глаза. И я клянусь себе больше никогда не причинять ему боли.

За эти недели я обдумывала разные способы, чтобы рассказать ему правду, но все они сопряжены с рисками. И все же я должна перед ним открыться — естественно, до определенного предела.

Касаюсь его руки и начинаю:

— Мне нужно многое сказать, и, думаю, не все тебе будет легко услышать. Поэтому хочу предложить тебе то, чего меня лишили когда-то, — выбор. Мы можем продолжить общаться как есть… или, если ты согласен, я готова рассказать тебе правду, а дальше ты сам примешь решение.