Александровскiе кадеты. Том 1 - Ник Перумов

– Тоже мне, испугался, что ли, Слон? – ухмыльнулся Лё-ва. – Ниткин ты, что ли? Не будет ничего! Немного пройдём, поймём, куда галерея идёт, – и назад! Видишь, ничего же страшного не было? Ну, ход, ну, люк, ну, ещё ход, и никаких тебе призраков! А старшие-то наболтали!..

– Тогда давай шаги считать, – мрачно предложил Фёдор.

– Зачем?

– Как «зачем»? Чтобы понять, как далеко ушли! И в самом деле к дворцу подходим или нет!

– А, Слон, верно. Давай считать. Потом сличимся.

И они пошли.

Ничего тут страшного нет, твердил себе Фёдор. Галерея старая, может, и впрямь потерна[29] ещё времён государя Павла Петровича? И нет тут ничего особенного, а просто дойдём сейчас до железной решётки – ну не дураки же его императорскому величеству служат, уж наверняка знают, что тут и зачем?

Через сотню шагов им попалась дверь. Точнее, даже две двери, по бокам, друг напротив друга. Одна направо, другая налево – совершенно одинаковые. Старые, из тёмного дубового бруса, на массивных петлях чёрного железа, словно в амбаре.

– Ух ты! – восхитился Лев. – Давай, Слон, откроем, посмотрим!..

– Мы ещё под корпусом, – напомнил спутнику Фёдор.

Бобровский разочарованно вздохнул.

– Верно. Тоже небось кладовые какие.

Он потянулся, взялся за вбитую в доски простую скобу, и тут за спиной у них в дальнем конце коридора вспыхнул свет, куда ярче их фонариков.

Лев так и замер с разинутым ртом.

И прежде, чем Фёдор сам успел понять хоть что-то или даже испугаться, как руки и ноги его словно вспомнили опыт незабвенной Елисаветинской военной гимназии.

Рванули дверь на себя, впихнули Лёвку внутрь и заскочили следом сами.

А, ну и захлопнули створку.

– Фонарь прикрой! – шёпотом заорал Федя. Именно заорал, но притом именно шёпотом.

И сам повернул фонарь в другую сторону от двери.

Что там было, даже и не разглядел сперва.

– Бобёр! Бечева?..

Лёвка уставился на моток в руках.

– Ах, пропасть!..

– Стой! Не рыпайся!.. Может, не заметит ещё!

И они замерли. Сердца колотились, отбивали бешеный ритм, словно во время атаки.

Ну или перед повешением, как писали в приключенческих романах.

Теперь уже стали слышны шаги, несмотря на толстую и прочную дверь – звук, видать, в сводчатой потерне передавался очень хорошо.

В щели замелькали светлые блики – фонарь приближался.

Приближался, приближался и остановился.

Шаги замерли прямо у их двери.

Как он не отдал концы прямо в тот же миг, Фёдор так и не понял.

А потом что-то зазвенело, забрякало, словно связка ключей, и негромко щёлкнул замок.

Кто бы ни зашёл сюда, он открыл противоположную дверь!

И зашёл туда, что-то негромко насвистывая. Что-то совершенно незнакомое, но весьма, весьма бодрое.

Ну и влипли же!..

Однако кто ж тут может шариться, в этой потерне?

Фонарик Бобровского давно погас, а тот, что у Фёдора, так и светил себе, и слабый луч прыгал по каким-то ящикам, похожим на снарядные, тёмно-зелёного защитного цвета. Ящики были все разные, большие и поменьше, вытянутые и почти квадратные… отчего-то в тот миг Феде это показалось невероятно важным.

Лев, оскалившись, дёрнул его за рукав.

– Слон!.. Выключай!

Их поглотила чернильная тьма, и мальчишки, сами по себе, вдруг взялись за руки, крепко-крепко, словно родные братья.

А тот, кто гремел ключами, меж тем возился там, в комнате напротив. Чем-то постукивал, что-то потрескивало, поскрипывало, и воображение вдруг нарисовало Феде жуткую картину – белый анатомический стол, и на нём человеческое тело, и тёмная фигура тянется к нему паучьими руками-лапами, а в них зажаты ножи, и начинает резать, и тянуть жилы, и вытягивать кости, и что-то делает с ними, так что начинает появляться какое-то иное, жуткое существо, такое страшное, что можно задохнуться от ужаса, едва кинув на него взгляд…

Рядом Лев безо всякого стеснения стучал зубами. И часто-часто, мелко, словно старушки-богомолки у собора Апостола Павла, крестился. И шептал: «Господи, помилуй!»

Длилось всё это довольно долго, а может, так только показалось Феде. Но потом перестукивания и пощёлкивания стихли, и вновь донеслось бодрое посвистывание. Раздались шаги, кто-то уходил прочь от дверей обратно, туда, откуда пришёл, унося с собой свет.

И лишь когда они стихли окончательно, Фёдор смог обессиленно привалиться к двери. Лоб был совершенно мокр от пота. Трясущиеся пальцы кое-как нашарили кнопку фонарика.

– Лев… Лёвка… давай выбираться… Пока не вернулись…

Кое-как, обмирая, Федя высунулся в коридор. Нет, всё тихо, дверь напротив закрыта, как ничего и не случилось. Интересно, почему её заперли, замок поставили, а на этой, за которой они прятались, – ничего нет? Эвон тут замочная скважина, да здоровая какая! Постарались, нечего сказать.

– Бечеву сматывай, Бобёр!

Бледный Лев торопливо кивнул.

Как могли быстро, добрались до вертикального колодца, куда уводила их путеводная «нить Ариадны», как выразилась бы старшая сестра; холодные скобы показались Фёдору желаннее рождественских подарков.

– Давай, Бобёр!.. Верёвку оставь, сверху смотаем!..

Полезли. И, едва кадет Солонов поставил ногу в казённом ботинке на первую скобу, как в дальнем конце коридора, там же, где и раньше, вновь вспыхнул свет.

Бобровский коротко икнул и вдруг с немыслимой быстрой, словно пиратская обезьянка в книгах о «Кракене», полез вверх по стене колодца.

Фёдор – следом. И всё-таки, всё-таки – задержался, повиснув на скобах, в спасительной темноте, ощущая себя юнгой на пиратском «Кракене», что, распластавшись на рее, ждёт, пока красномундирники, слуги злого короля Георга, отвернутся, чтобы можно было ускользнуть…

Однако он должен был увидеть того, кто их так напугал.

Кадет Солонов не любил, когда его пугали.

Теперь шаги приближались медленнее. И сами стали куда тяжелее.

Фёдор прижался к холодному влажному кирпичу. Затаил дыхание. Но – глаз не закрыл, смотрел вниз, несмотря ни на что.

Сверху что-то зашипел Бобровский – тот уже выбрался сквозь горловину колодца.