Дитя Всех святых. Перстень со львом - Жан-Франсуа Намьяс

— Расскажи мне о Марион.

Антуанетта философски покачала головой:

— Она умерла в эту зиму.

У Франсуа сжалось горло.

— От горя?

— Нет, от горячки. Наоборот, она была счастлива до самого конца… Я оставалась с ней рядом. Мы говорили о вас…

Таким было последнее волнение, испытанное Франсуа в тот памятный день. В течение нескольких месяцев, что оставались ему до церемонии посвящения, у него уже не было других мыслей, кроме как о рыцарстве.

***

Да и все заботы того времени, казалось, так или иначе имели отношение к рыцарству или, по крайней мере, к делам военным. В конце сентября 1355 года Эдуард, принц Уэльский, старший сын Эдуарда III, высадился в Аквитании с войском. По правде говоря, никто не именовал его «принцем Уэльским», все звали его Черным Принцем — сначала по цвету его великолепных доспехов, а потом — из-за того, что он проявил себя грозным полководцем. Черному Принцу в ту пору исполнилось двадцать пять лет, но он был далеко не новичок. При Креси ему сравнялось всего лишь шестнадцать, но он и тогда играл решающую роль.

Очутившись в Аквитании, Черный Принц применил новый вид войны, необычайно действенный и одновременно наводящий ужас, — набег. Выступив из Бордо, он, вместо того чтобы отправиться на север, в сторону Парижа, чтобы встретиться там с королем Франции, вдруг углубился на юго-восток. Его целью являлось вовсе не завоевание страны, но разрушение и грабеж.

Войско Черного Принца, составленное большей частью из гасконских сеньоров — вассалов короля Англии, проживавших в его Аквитанских владениях, как стая саранчи налетело на богатый Лангедок, который до тех пор война щадила. Повсюду его нашествие сеяло ужас, заставляя вспоминать былой страх перед норманнами, не забывшийся даже по прошествии четырех веков. В сущности, тип военных действий оказался тот же самый: война без общего плана, без политической воли разбить противника, но единственно с целью причинить ему как можно больше ущерба.

***

Как во сне Франсуа прожил недели, что оставались ему до великого события. Великое событие было назначено не на 1 ноября, но на 31 октября, поскольку посвящение в Рыцари представляло собой в первую очередь (а может быть, и в самую главную) ночь молитв и благочестивых размышлений: этим заполнялось предшествующее церемонии бдение над оружием.

Франсуа предстояло провести эту ночь в замковой часовне. Он явился туда к вечерне, одетый в одну лишь рубаху. Его доспехи, которые дядя заказал специально для него и которых он еще не видел, будут вручены ему лишь завтра. Зато его меч и шпоры, положенные на алтарь, проведут ночь вместе с ним. Рукоять меча согласно обету имела золотое навершие в виде двух переплетенных драконов — подарок Маргаритки. Золотыми же были и шпоры.

Ангерран довел Франсуа до часовни; тот весь дрожал. Мысль посвятить всю ночь размышлениям его страшила. Менее всего он любил одинокие раздумья. Он отдался этому занятию один-единственный раз — когда копал могилу собственной матери, и с тех пор в его душе обе эти вещи были неразрывно связаны. Не осмеливаясь признаться в подлинной причине своего замешательства, Франсуа попросил помощи у дяди.

— О чем я должен думать в течение всего этого времени? Вы не могли бы дать мне совет?

Ангерран знал, что его крестник отнюдь не создан для такого рода деятельности. Поэтому он понял, что не должен предоставлять его самому себе.

— Попытайся ответить себе на такой вопрос: «Как смогу я победить своего самого опасного врага?»

И он ушел, затворив за собой дверь. Франсуа в одной рубашке преклонил колена на подушечке, положенной среди других, как раз напротив алтаря. Несколько мгновений он смотрел на меч с переплетенными драконами и на золотые шпоры, поблескивавшие в свете свечей, потом сложил руки и закрыл глаза…

Он был бесконечно благодарен крестному за его вопрос. Это избавляло его от необходимости погружаться в созерцание темных сторон своего существа. К тому же Франсуа находил предложенную Ангерраном тему для одиноких раздумий особенно приличной обстоятельствам.

Ведь и правда: безупречный рыцарь должен быть непобедим. Франсуа вовсе не воображал себя самым сильным лишь на том основании, что брал верх на тренировках или победил в борьбе какого-то деревенского силача. Война, конечно, совсем другое дело, там он наверняка встретит и гораздо более опасных противников; а готовиться к этому надо сейчас, потом будет поздно.

На ум ему сразу же пришло одно воспоминание: Крокарт, борец с английской стороны в Битве Тридцати. Франсуа вспомнил, с какой точностью, с какой дьявольской ловкостью действовал тот своим необычным оружием — двойным лезвием на древке, с одной стороны прямым, с другой — закругленным в виде крюка. Вот самый опасный противник, какого только он мог себе вообразить, но у него, по счастью, есть целая ночь, чтобы придумать, как взять над ним верх.

И Франсуа, как он всегда делал, наблюдая чей-то бой, пустился в рассуждения. Лучше всего выбрать против него боевой цеп, потому что сам Франсуа в этом сильнее всего. Но боевой цеп требует ближнего боя, а с этим длинным древком… Теперь Франсуа стал воображать себе все удары, все выпады, все возможные уклоны и увертки. Даже не отдавая себе в этом отчета, он начал сопровождать свои мысли жестами и переваливаться с боку на бок на молитвенной подушечке.

Когда же до него вдруг дошло, что он делает, кровь бросилась ему в лицо. Мальчишка! Он ведет себя как мальчишка! Принять часовню за фехтовальный зал, забыть, что находится пред Богом, что явился сюда ради молитвы… И в то же самое время он увидел свою проблему под более высоким углом зрения. Теперь ему стало очевидно, что вопрос крестного не касался какого-либо конкретного единоборства. Речь шла о противнике совсем другого масштаба. Настоящий рыцарь — это полководец, тот, кому король доверяет свои войска, которого назначает коннетаблем. Черный Принц — вот противник, опаснее которого и не придумаешь. Надо решить, как бы он сам поступил, стоя во главе французских войск, безуспешно преследовавших англичанина столько месяцев, чтобы одержать, наконец, над ним решительную победу.

Это второе размышление заняло у Франсуа гораздо больше времени, чем предыдущее. Ничуть не углубляясь в стратегию, он воображал себе последовательно сто планов сражений и по углубленном рассмотрении отвергал их один за другим. Он услышал, как звонят заутреню, потом хвалу. В свой черед не замедлили прозвонить и приму. Скоро придет Ангерран со священником, а он все еще ничего не нашел. Франсуа охватило отчаяние. В первый раз ему стало холодно. Он почувствовал себя самым слабым, самым уязвимым из людей, и тут вдруг забрезжил свет, и истина открылась ему.

Он вновь увидел себя в ту ночь, когда пьянствовал с Туссеном; вспомнил свое дурацкое хмельное тщеславие, толкнувшее его сражаться с химерами и выставлять себя на посмешище; вспомнил, как скитался и страдал в течение двух лет и чуть было не потерял все и навсегда… И Франсуа вдруг осознал, что самый опасный его враг — это он сам. И он уже не переставая молился до самого утра.