Дитя Всех святых. Перстень со львом - Жан-Франсуа Намьяс

Что касается самого Франсуа, то он хоть и сиял, но радостью спокойной, безмятежной. Он сознавал, что прибыл к цели долгого путешествия, которое, в сущности, никуда не вело, но за время которого он преодолел один из самых трудных этапов своей жизни. Ничто не свершилось так, как он предполагал, но ничто и не оказалось напрасным. Он ушел за славой, а обрел начатки мудрости; он хотел вернуться героем, а вернулся просто мужчиной.

Впрочем, эти самые слова и обратил к нему Ангерран:

— Я расстался с мальчиком, а встречаю мужчину!

Потом, когда первое волнение улеглось, он задал жару слугам:

— Блудный сын вернулся! Так пусть же заколют тельца пожирнее! Пусть истребят все на птичьем дворе и в стойлах! Пусть опустошат леса и реки! Перетряхнут амбары, осушат винные погреба! Пусть вытащат из сундуков посуду, что была на моей свадьбе! Пусть срежут все цветы, какие только наплодила природа, и сплетут гирлянды! Пусть оповестят всю округу! Пусть зазовут торговцев, музыкантов, танцоров! Пусть скупят все, что есть дорогого и красивого! Я хочу устроить самый большой пир, который когда-либо знавали в Куссоне!

Пир удался на славу. Одни блюда сменяли другие, а гостей набралось столько, что всех их было и не счесть.

Сначала на стол подали колбасы и паштеты: кровяные, телячьи, заячьи, бекасиные, из куропаток и из кабана. Затем последовали: рагу из зайца, каплуны, жаркое из телятины, говядины и баранины. Потом пошла рыба морская и пресноводная: похлебка из угрей, суп из линя, пирог с лососем, лещом и щукой, жаркое из морского угря, налима и рыбы тюрбо. Завершалось пиршество сластями: блинчиками, пирожками, мушмулой, орехами, вареными грушами и, наконец, пирожными с кремом, украшенными головой рычащего льва. Вино лилось рекой, как французское, так и из дальних краев: из Бона, из Сен-Пурсена, из Сент-Эмильона, красное орлеанское, мальвазия, кипрский гренаш…

Пировали во дворе замка, сидя за длинными столами. Этих столов было такое несметное количество, что многочисленные труверы и музыканты, разгуливавшие среди гостей, могли петь и играть, ничуть не мешая друг другу. Однако все приумолкли, когда Туссен, завладев виолой, рассказал, спел, сыграл и станцевал историю их с Франсуа приключений. Закончил он ее под восторженные рукоплескания и здравицы.

Сидя бок о бок во главе длинного стола, Ангерран и Франсуа беседовали — так просто, словно расстались лишь вчера. Ангерран, тем не менее, собирался кое-что сообщить своему крестнику:

— Когда будешь прогуливаться по окрестностям, избегай приближаться к мельнице. Я выдал Маргаритку за мельника.

Маргаритка!.. А ведь и правда, именно из-за нее он пережил все то, что с ним случилось. Хоть Франсуа немного и стыдился этого, но со времени спасения Туссена и последовавшей за тем пьянки он больше не думал о Маргаритке. На какое-то мгновение русалочья песня вновь зазвучала в его ушах и причинила ему сильнейшее волнение. Верно, он любил эту девушку всей душой, но все уже ушло безвозвратно. И как бы ни разрывалось от этого его сердце, поделать он ничего не мог. Бедная Маргаритка осталась в прошлом вместе со своей единственной ракушкой — «райской» любовью, а он продолжал путь навстречу другим горизонтам, навстречу другой любви.

Он вновь представил ее себе — улыбающейся, чуть-чуть наморщившей лобик и простодушно приемлющей свою судьбу.

Франсуа спросил:

— Она… у нее все хорошо?

Ангерран ответил:

— Да.

И это было все.

Франсуа заговорил о другом:

— Я теперь рассчитываю стать рыцарем ордена Звезды!

К его удивлению, Ангерран пожал плечами:

— Ордена Звезды больше не существует.

— Как? Почему?

— Из-за глупости и грубости его членов, вот почему!

И он поведал все еще не верящему Франсуа, как орден Звезды познал свой полный крах — жалкий и трагичный одновременно. Иоанн Добрый захотел украсить орденский дом в Сент-Уане всем самым лучшим. Стены там были обтянуты золотой и серебряной парчой, мебель инкрустирована самым искусным образом, столы покрывали кружевные скатерти, и на них стояла золотая посуда. Чтобы торжественно отметить новоселье ордена, король созвал рыцарей на пир в день Богоявления, 6 января 1352 года. Пируя, они должны были рассказывать о своих подвигах. Двум писцам поручили внимательно слушать и заносить на пергамент их благородные слова.

В общем, все эти благородные слова оказались пьяной похвальбой. Когда подали второе блюдо, все уже перепились. А сравнение подвигов обернулось просто непотребством. Одни затеяли мордобой, подобно мужичью, другие мяли и ломали золотую посуду, доказывая свою силу; более покладистые думали только о жратве и тут же блевали, чтобы продолжать обжираться дальше. К концу пира парчовая обивка превратилась в лохмотья, от драгоценной мебели остались одни обломки, а что касается золотой посуды, то она послужила сначала метательными снарядами в их школярских драках, а затем была повышена в чине и объявлена трофеем, став, таким образом, поводом для диких стычек. Наконец каждый удалился, унося свою долю.

Это — о смешном. Остается трагичное. Некоторое время спустя, весной 1352 года, в одном бою столкнулись рыцари Звезды и англичане. Случилось это у Морона, неподалеку от Ванна. Для французов дело началось неудачно, но, разумеется, не имело бы тех непоправимых последствий, если бы рыцари Звезды не принесли Иоанну Доброму клятвы никогда не отступать. Таким образом, они, вместо того чтобы забыть на время о клятве, отступить, перестроиться и вновь атаковать, но уже в более благоприятных условиях, остались на месте и дали себя истребить. Битва при Мороне была еще не самым концом Звезды, но после нее орден уже не оправился и вскорости совершенно зачах при всеобщем безразличии, тогда как орден Подвязки, с которым он должен был соперничать и, в конце концов, затмить, до сих пор процветает.

Так заключил свой горький рассказ Ангерран. И добавил печально:

— Можно подумать, французское рыцарство ничуть не изменилось. Хотел бы я ошибиться и никогда больше не увидеть того, что видел при Креси. Снова бы я этого не пережил.

Но Ангерран быстро совладал с собой и положил руку на запястье Франсуа.

— К счастью, скоро одним рыцарем станет больше. И уж этому-то рыцарю я знаю цену!

Франсуа решил, что ослышался.

— Скоро?

— Да. Я решил посвятить тебя в твое восемнадцатилетие, на Всех святых!..

Ангерран потребовал тишины и объявил новость всем собравшимся, чем вызвал неудержимое ликование. Франсуа все еще не осмеливался поверить. То, чего он ждал так долго, что, как ему казалось, уже никогда не произойдет, все-таки сбудется, и он станет рыцарем! Его взор затуманился, мысли спутались. Он повторял глуповато:

— Рыцарь… Рыцарь…

Когда он вынырнул, наконец, из тумана, то увидел знакомое лицо. Какая-то служанка протягивала ему вазу с фруктами. Он не сразу ее узнал, но потом все-таки вспомнил: это была Антуанетта, та самая, которая когда-то украла его одежду и заманила к мосткам прачечной. Антуанетта, сообщница Марион. Марион… Еще одно имя из безвозвратного прошлого! Радостным голосом, потому что все теперь казалось ему прекрасным, Франсуа попросил служанку: