Я дрался на Т-34. Книга 2 - Артем Драбкин

И тут началось… У него был заместитель, очень милый человек, деликатный. Он мне говорит: «Командуй!» Как это я буду командовать?! Пришлось. Был приказ двигаться на Калиш. Мост сгорел. Пошли искать брод. С трудом переправились. Так получилось, что утром к городу я подошел один на своем танке. У одного из домов стоят немецкие мотоциклы. Мы туда. Выскакивают два немца и на мотоциклы. Дали по ним очередь. Интересно, что это за дом. Рассвет, холодно, замерзли, есть хочется. Подъезжаем, вошли в дом. Накрыт стол. Жареное, пареное, закуска, выпивка. Оставили на танке двоих, а остальные пошли завтракать. По рюмочке выпили и поехали дальше.

Вошли в город и натыкаемся на танк заместителя командира бригады Морозова — мерзейшего человека. Зашел в дом, в котором он остановился. Представился, спросил: «Товарищ полковник, какая здесь обстановка?» Продвинулся вперед. Выехал на площадь, находившуюся на возвышенности. От нее шло четыре улицы. Четыре танка, причем не только моего батальона, стояли возле домов, прикрывая выходы на площадь с трех сторон. Я поставил свой танк на улицу, которая выходила к мосту через реку. За мостом, метрах в трехстах, виднелась колонна немецких повозок. Танки, что сюда пришли, ее обстреляли. Возницы поразбежались, а лошади стоят, хвостами машут. К нам вышли поляки, рассказали, что немцы близко и где-то в домах есть немецкий генерал. Стало понятно, что с трех сторон немцы и открыта только дорога, которой я приехал. Думаю: «Что мы здесь стоим?!» Пехоты у нас нет. Из приданной батальону роты автоматчиков дай бог четыре-пять человек и минометный расчет. От пехоты мы оторвались часов на 10–12. Она подойдет только к завтрашнему утру. Короче, голые танки.

Поехал к Морозову, докладываю: «Товарищ полковник, у меня предложение отсюда уйти. Выйти на окраину, дождаться, когда подойдет пехота, и с пехотой взять город. Или дождаться, когда немцы начнут контратаковать, а они начнут очень скоро, и сразу смотаться». — «Вы что?!!» — «А что?! Насмерть стоять?!» — «Если потребуется, будем стоять насмерть!» Чего с дураком разговаривать?! Хоть он и начальник… Я вообще не знаю, как он появился у нас в бригаде, такой жирный, толстый, с таким апломбом…

Как говорится, с чем пришел, с тем и ушел. Вернулся на место. Прошло буквально тридцать минут, и немцы пошли на нас со всех сторон. Что осталось? Вести огонь, стоять насмерть. Шла пехота при поддержке самоходок. Мне уже один раз попали, второй раз попали — все, башня не вращается. А пехота идет. Танки подбиты. Экипажи выскочили. Думаю, пора и мне выскакивать. А немцы уже мостик перешли. Выскочил я из танка. Плотный огонь. Увидел через дорогу калитку в заборе. Решил бежать к ней. Бегу и думаю: «Открыта или закрыта?!» Открыта! Вскочил во двор. Крыльцо. Дверь заперта. Забор около двух метров, поверху колючая проволока в три ряда, так что два метра с хвостиком. На улицу бежать поздно — немцы. Слышно, как они кричат: «Рус, рус!» Вижу, лежит бревно. Я его приставляю к стенке, разбегаюсь с крыльца, на бревно опираюсь, чтобы повыше прыгнуть. Дождь, слякоть, у меня сапоги скользят. Опять разбегаюсь, опять на это бревно, и рукавом полушубка на колючую проволоку. Подтянулся. Краем глаза увидел вбегающих во двор немцев, а я уже в соседнем дворе. Там были наши. В итоге собралось нас человек тридцать — с пяти танков, да плюс минометчики и пехотинцы. Танки все были подбиты, но ни один не горел. Соответственно и ребята целы. Я говорю: «Надо выходить. Двое вперед». Два человека говорят: «Мы будем выходить самостоятельно». — «Ну и дураки, вместе лучше». Но это окружение — агитацию тут проводить нечего. Пошли на восток.

Иногда натыкались на немцев, но в перестрелку не ввязывались. В сумерках заслышали шум двигателей «тридцатьчетверок» — танки бригады. Подошли, сразу заняли домик. Ребята куда-то сбегали, принесли ужин в котелках, фляжку нашли. Ложимся спать. Докладывать будем утром. Вдруг приходит наш батальонный «смершевец» капитан Дурноколенко. Заходит к нам в комнатушку. Я ему говорю: «Дурноколенко, ты хороший мужик, но я тебе советую сейчас убираться к чертовой матери. Мы все только из окружения. Какое у ребят настроение, насколько они себя держат в руках, я не знаю. Утро вечера мудренее. Единственное, что я тебе могу сказать, — по твоей линии все чисто. Было два парня, которые отказались с нами выходить, а так все в порядке». Он ушел. Наступает утро, ребята не расходятся. Приходит посыльный от командира бригады с приказом мне явиться в штаб. Я отправляюсь туда, вхожу. Сидит командир бригады, на столе пистолет: «Ну что?! Отдал немцам танки?!» — «Я сделал все, что мог. Вашему заму говорил, что надо уходить. Нас оставил, а сам удрал». — Он стал орать: «Шагом марш туда. Проверить, все ли танки на месте». Выхожу. Вся братва стоит: «Мы с вами». Вернулись к танкам. Они стоят немножко по-другому, а одного нет: «Неужели командир бригады прав?!» Даже мурашки по спине пошли. И вдруг появляется мальчик, воспитанник батальона автоматчиков, который был с нами в этом бою. Он вообще ко мне привязался и ходил за мной как хвостик. А в этой суматохе он потерялся: «Товарищ старший лейтенант, вы живой? Вас не убили?! Я видел, как вы перебегали». Он рассказал, что все это время провел в подвале дома. Видел, как немцы пытались завести танки, а потом решили их катить, и пятый танк у них укатился к реке. Как эти звери притащили двоих наших и разорвали их танком… Докладывать я никому не пошел — почта сработает. Танки эти восстановили.

Вошли на территорию Германии. До Берлина оставалось 70 километров, когда нас перебросили на север, в зону действий Второго Белорусского фронта. В первых числах февраля мы совершили стокилометровый марш. А ведь на этих танках мы шли с Вислы! Это по прямой 500 километров, а с боями — все полторы тысячи! Самая большая проблема — снабжение катками. Летели бандажи… Короче говоря, прошли по территории Польши и вошли опять в Германию. Надо сказать, что разница большая воевать на территории Белоруссии и Германии или Польши. В Белоруссии шли жестокие бои. Там и «власовцы» держались. Поляки — и вашим и нашим. Это несолидная публика. Поэтому на территории Польши хотя и были схватки, но не такие ожесточенные, а на территории Германии опять начались тяжелые бои — здесь их дом, жены, матери, дети. Кроме того, не стоит говорить о ненависти немцев к своему фюреру — этого мы не чувствовали никогда. Так что бои в Германии были даже пожестче, чем в Белоруссии, не говоря уж о Польше. Батальон сдал оставшиеся танки и отправился в Познань получать новые. Неделю сидели, ждали. Старшим от бригады был полковник Морозов, с которым у меня, понятное дело, сердечных отношений не было. Там мы занимались боевой подготовкой, изучали уставы. Ребята нашли машину и смотались в Познань, где еще шли бои. Притащили фляжки со сгущенкой, галеты, коробки с шоколадом. Получили мы танки, сформировались. Прислали нам и командира батальона — алкаша и любителя женских юбок, гонявшегося за немками. Мы с ним вообще не сошлись. Но у него свое дело, а у меня свое. По завершении формировки меня сместили с должности начальника штаба и поставили командиром роты в соседний батальон. Честно говоря, я был только рад этому. За работу штаба я не беспокоился — Ухань, парень, с которым я провел операцию, был готов меня заменить, а мне хотелось своими руками пострелять. Я к войне относился не как к службе в армии, а как к выполнению своего долга перед Родиной. Короче, это назначение я воспринял совершенно безболезненно.