Я дрался на Т-34. Книга 2 - Артем Драбкин

Так вот, в субботу я поехал домой к родителям. Они снимали дачу на окраине города. Утром спал. Поднялся, хорошо покушал, оделся в форму. Около полудня решил поехать к ребятам. Сел на трамвай. Кто-то из пассажиров меня спрашивает: «Товарищ военный, что вы думаете по поводу начала войны?» — «Перестаньте вести такие разговоры. У нас договор с немцами!» — «Как?! Вы не знаете?! Немцы напали на нашу страну!» Я быстрее на выход и сошел с трамвая. Бегом в училище. Все ребята-футболисты разъехались по своим училищам. Объявили тревогу, раздали шинели, оружие. Часов до одиннадцати вечера просидели в казарме. Потом отбой. Разговор шел примерно в таком ключе: «Вот суки, дорвались! Сейчас мы вам покажем!» Перешли на казарменное положение. Начали рыть щели, усилили охрану, караульную службу. Хотелось ли на фронт? Мы не задумывались. В армии учат выполнять приказы — где приказано, там и будем. Других мнений не было. Я лично хотел попасть на фронт, но не любой ценой…

Как воспринималось отступление нашей армии? Близко к сердцу. Завели карту, отмечали линию фронта. Видели, как каждый день синие флажки все ближе, ближе подходят к Москве. Причем чем дальше продвигались немцы, тем тревожнее становилось, тем мы становились злее. А потом мы уже вросли в эту напряженную обстановку. Безразличия не было, но и остроты переживаний тоже. Готовы были в любой момент, если надо, пойти туда. Да, мы были готовы, у нас не было трусости или боязни. Причем это было не только среди нас, молодежи, но и среди преподавательского состава. Конечно, чтобы весь преподавательский состав вдруг пошел и потребовал отправки на фронт — такого не было. Но на базе училища были в разное время сформированы в первом случае штаб танковой бригады, а во втором — батальон в полном составе со своим штабом и материальной частью. Напряжение, понимание, что идут на фронт, было — люди живые, но отказников не было.

Вот еще пример. Был у нас такой Боря Генин, еврей по национальности — нос с горбинкой, акцент. Он учился вместе с нами, перед тем окончив первый курс какого-то института. Конечно, первокурсники и мы, десятиклассники, были уровнем выше остальных курсантов. Он отлично учился, бегал, стрелял, играл в футбол и после окончания был оставлен командиром взвода в училище. Работал как командир взвода, вкалывал, как все. Женился. В 1942 году я был у начальника штаба адъютантом. Он ко мне подходит: «Помоги мне на фронт уехать». — «Ты что?! Только женился!» — «Не могу! Еду в трамвае: „Вот наши воюют, а ЭТИ в тылу прижились“. И так каждый день! Каждый день! Больше не могу!» А я знаю, что у него мама, сестра, отец парализован. Жалко отправлять… Но когда я с мамой поговорил, оказалось, она тоже его поддерживала. Он извелся совсем. Я тогда пошел к комбату, а потом и к комиссару. Отправили. Через два месяца пришла похоронка…

Осенью 1941 года отец ушел в армию. Сначала он был зенитчиком, но в конце концов он стал начальником шифровального отдела на Закавказском фронте. Первая зима была очень тяжелой. Фактически на моем содержании остались сестра и мать. Мы были на довольстве в Военторге. Тогда ходила такая шутка, мол, стоит ли эвакуировать Военторг, когда наступают немцы? Лучше его оставить, пусть они подавятся им. Все посмеивались, но в шутке была доля истины. Командиров и преподавателей кормили хуже, чем курсантов. Вот тебе меню: в обед первое — щи с капустой. На второе тушеная капуста с рыбой. На третье компот, конечно, без сахара. Все! А у курсантов — каша с маслом, кусочек мяса, котлеты. Вот когда пойдешь в караул, тогда наешься, потому что ребята принесут на весь караул, и тебя накормят. В субботу я шел домой, отоваривая в Военторге талоны. Получал капусту на хлопковом масле, кусочек прогорклой рыбки, хлеб. Утром в воскресенье приходил за завтраком, в обед за обедом, и в ужин за ужином. 5 километров пешочком — итого 30 километров. Но в результате дома кастрюля капустных щей, сколько-то рыбы и хлеба для моей мамы и сестры. Плюс хлеб, который они получат по карточкам. Это единственное, что давали, а все остальное или не отоварят, или заменят незнамо чем. Например, мясо заменяли яичным порошком. Но, во всяком случае, концы с концами как-то сводили. Все понимали, что трудно, но праздник будет — винегрет сделаем. Праздничным блюдом было винегрет и котлеты на каждого — это предел мечтаний. Буханка хлеба и бутылка водки стоили одинаково — 400 рублей. При всем при том ходили в кино с танцами. Все старались пораньше прийти на очередной сеанс, чтобы потанцевать, послушать музыку. В Татищеве, что в 40 километрах, формировались поляки Андерса. Вот эти поляки приезжали на поезде в Саратов и тоже ходили в кино. Были очень внимательны к женщинам и пользовались определенным успехом, потому что у них всегда банка тушенки, галеты, можно немножко подкормиться. Кончилось это тем, что в один прекрасный момент этих поляков выдворили из кинотеатра и избили. После этого они стали вести себя скромнее. Но до самого их ухода они все время толкались по рынкам и магазинам.

Забегая вперед, надо сказать, что с конца 1942 года нашим питанием занялись. Нас отлучили от Военторга и поставили на армейское довольствие. Стали получать паек со склада — хлеб, мясо — все как положено. Но с зарплаты удерживали пайковые деньги.

Во взводе у меня было 30 человек, и все саратовцы — механики, художники, фотографы, бухгалтеры. Из них 70 % женаты, а у 40 % дети, а у некоторых и по двое. Выходной день. Увольнение. Командир роты, старший лейтенант Огольцов: «Так, на взвод три увольнительных». — «Как мне делить три на тридцать?» — «Хорошо, три в субботу, три в воскресенье». Это всего шесть. Когда же он семью увидит?! А дрова наколоть нужно?! С женой поспать нужно?! Я иду к комиссару батальона — мне дали еще два. Итого восемь. Как-то зашел в подвал нашего учебного корпуса. Смотрю, есть пустующее помещение, но окна обшарпанные. А у меня во взводе столяр был, Вдовин. Спускаемся в подвал. Спрашиваю: «Можно что-нибудь порядочное сделать?» — «Стены прочные, рамы прочные. За столярку я отвечаю». Был и маляр. Я и его сводил. Пошел к старшему преподавателю по боевой подготовке, сводил его в этот подвал. Решили там сделать класс огневой подготовки. Мой взвод стал строителями, и у всех до конца, до выпуска был решен вопрос увольнения. Причем я обещал, что троек не будет, и троек не было. Уже после того как я их выпустил, с ними остались отличные отношения. Они частенько приходили ко мне домой. Как-то на Новый год принесли елку. Из-под Сталинграда привезли подарок — ППШ, два магазинных диска, банка патронов и 12 гранат с запалами. Меня не было, оставили маме: «на случай, если заварушка начнется». В городе не стреляли, но ракетчиков было много. Были и налеты начиная с 17 июля 1942 года — пытались мост через Волгу вывести из строя.

Перед самым выпуском моего взвода меня назначили адъютантом старшим (начальником штаба) батальона. Мои ребята выпустились, я их проводил на фронт, в основном под Воронеж. А уже с сентября был назначен преподавателем тактики. Трубил, как положено — от зари и до зари — три взвода, 90 человек. Но мне нравилась преподавательская работа. Готовишься и отрабатываешь. В основном в поле пешими по-танковому. Иногда трактора дадут, а то БТ или Т-28. Основная работа командира — управление. Нужно довести отдачу распоряжений до автоматизма. Прибыли на место, нужно разместиться. Дается распоряжение на размещение. Здесь должно быть все предусмотрено — и поставить машину, и назначить охрану, и наблюдение вести, и техническое обслуживание обеспечить, и питание экипажа, и многое другое. Начинается выдвижение. Все распоряжения по подготовке к выдвижению должны быть точными и не упустить из виду ни одной мелочи — заправка ГСМ, боеприпасами, осмотр вооружения. В движении может быть нападение, воздушная атака. В этих ситуациях нужно уметь быстро и четко распорядиться. Дальше есть виды боя — наступление, оборона, разведка, охранение.