Я дрался на Т-34. Книга 2 - Артем Драбкин

Чтобы успеть за световой день пройти программу, все перемещения только бегом.

Впрочем, если семь часов на улице зимой, то пробежаться — это не так и плохо. В общем, преподавательская работа у меня получалась, и на фронт, сколько я рапортов ни подавал, меня не пускали.

Я выпустил взвод и сделал два выпуска, работая преподавателем тактики. Всего 210 человек — хватит! И я своего добился. Нарушил дисциплину… им деваться было некуда, и они направили меня на фронт. Что я предпринял? Рассказывать я тебе не буду. Началась эта история в училище, а окончилась, когда я уже учился в академии после войны. Короче, была история, и неважно, какая, главное, что в феврале 1944 года получил направление, приехал в Москву в отдел кадров БТМВ на «Соколе». Две недели я ждал назначения. Разместился на квартире знакомых. Это были хорошие дни — днем я шел в кино, вечером в театр, зал Чайковского, в консерваторию. В марте месяце я получаю назначение на Первый Белорусский фронт, адъютантом старшим 267-го отдельного танкового батальона. 8 марта 1944 года я прибыл к начальнику штаба 23-й танковой бригады 9-го танкового корпуса по предписанию на должность адъютанта старшего. А должность занята. Пока заявка ходила, выдвинули своего офицера: «Поезжайте в штаб корпуса. Вам там что-нибудь подыщут». Я два года добивался, чтобы меня отправили на фронт, а теперь опять в резерв! «Какие должности у вас вакантны?» — «Есть должность командира роты». — «Никуда не поеду, назначайте командиром роты». — «Хорошо, а потом по возможности поставим вас адъютантом». Так я стал командиром роты.

Корпус находился на переформировке. Батальон, которым командовал Женя Дышель — отличный товарищ, скромный, симпатичный, располагался в роще. Ну как батальон? Всего человек 15 офицеров и человек десять солдат — все, что осталось после зимних боев. Потери за операцию всегда были большие. Вот, например, летом 1944 года на Друть мы вышли в составе 125 человек. А закончили на Буге — 25 человек офицеров, солдат, сержантов. Вот такая примерно текучесть…

Так вот, среди этих пятнадцати человек оказались ребята, что знали меня по училищу. Офицеры бездельничали — белок стреляли, самогончик травили, шли какие-то политические занятия, стрельбы. Буквально через несколько дней стал помощником начальника штаба. Подошел к командиру: «Я могу с офицерами тактикой заняться». — «Давайте, берите, занимайтесь». Я начал проводить занятия по тактике. Ребята с удовольствием занимались — им надоело уже бездельничать.

Провожу занятия. Тема: «Действия танкового взвода при наступлении в ночных условиях». Нарисовали на карте обстановку. Отыграли оценку обстановки, приказы отдали — все как положено. Противника обозначали солдаты, которые в двух километрах приготовили взрывпакеты, холостые патроны. Ребята с удовольствием отвечают на вопросы. Разбились по экипажам. Пошли. Отыграли, как нужно, на рассвете закончились наши занятия. Возвращаемся в расположение батальона мимо Минаевщины, где стоял штаб бригады. Там паника! Решили, что десант высадился! Поднялись по тревоге. Звонят в батальон: «Занимаемся боевой подготовкой, согласно расписанию, которое вам представлено неделю назад».

Ну, наконец получили танки Т-34–85. Стали заниматься сколачиванием экипажей, проводим занятия уже с машинами. Приходит время идти в наступление. Меня, как адъютанта, направляют в рекогносцировочную группу бригады. Наша задача выдвинуться в район следующей остановки на ночь. Провести там рекогносцировку, чтобы встретить танки и быстро расставить. Это очень напряженная работа — близко линия фронта, действует немецкая авиация. Сосредоточились. Приказали сделать карты — ящики с песком с изображением местности на ближайшую задачу. Мне это привычно по училищу. Прямо в грунте, обложив яму досками, я и пятеро солдат быстро сделали карту местности до Бобруйска. Штаб бригады делал себе отдельно. Когда увидели наш ящик — свой закопали, и весь офицерский состав бригады участвовал в рекогносцировке на нашем ящике. Я, конечно, ходил королем.

23 июня 1944 года была дана команда: «Вперед!» Я со штабной машиной, как положено. Основная работа заместителя начальника штаба — составление донесений. Каждый день в 19 часов кровь из носа, но в письменном виде донесение должно быть в штабе бригады. Никаких уважительных причин его отсутствия быть не может — сразу взыскание. Что в донесениях? Писали от руки: «Батальон вышел на такой-то рубеж, потери такие-то, успехи такие-то, захвачено столько-то трофеев». Подписать должен начальник штаба и командир батальона. Исходные данные для донесений добывал сам у командиров рот, командира батальона, связываясь с ними по рации. К концу дня я мог вызвать командира роты. Я же производил учет потерянных и подбитых вражеских танков, за которые платили деньги. Надо сказать, что на моей памяти конфликтов с выяснением, кто подбил, не было. Сказать, что много было подбитых, — нет. Не было массового уничтожения противника. Немцы не дураки. Они не стояли и не ждали, когда их подобьют. Да и потом, мы не авиация — там собьют самолет, и все бегают, просят акт подписать, что они сбили.

Итак, 23 июня начало атаки. Туман — авиация не действовала, работала только артиллерия. Пошли штрафники — никакого успеха нет. Мы должны были входить в прорыв. Мы не танки НПП. Но их танки побили, а успеха нет. Начали брать танки из нашего корпуса туда. Танки горят… Рассвело. Пошла авиация. С задержкой в один день мы двинулись, преодолели Друть, она не широкая, но глубокая речка. Короче говоря, мы вошли в прорыв. Через несколько дней наступления вышли к рокаде в районе Бобруйска, соединились с 11-м танковым корпусом и замкнули кольцо окружения. Фактически мы замыкали внутренний фронт окружения. Развернулись фронтом на восток. За нами река Березина. Батальон держал около четырех километров фронта! Танки курсировали по дороге. Штабную машину мы укрыли за шоссе, вырыли окопы. На рассвете немцы пошли в самую настоящую психическую атаку, как показывают в кино — пьяные в дым, с автоматами. Танки стреляют из пулеметов и пушек, а они все равно прут! Один немец вскочил на танк, пробежал по нему, спрыгнул — командир батальона его пристрелил. Мы из-за танков ведем огонь по тем, кто прорывается. Конечно, в тот момент никакого страха не было. Уже стало рассветать, и я вижу: справа какая-то группа движется — вроде наши. Точно! Пехота! Я ходу навстречу к ним. Выхватываю пистолет, стреляю вверх: «Стой!» Они настроены, мягко говоря, агрессивно… Кричу: «Всем лечь между танками». Совместными усилиями мы отбили немецкую атаку. Таким было мое боевое крещение.

Вышли к Бобруйску. Оттуда повернули на Осиповичи. От Осиповичей пошли на запад партизанским краем. Все дороги партизаны от немцев перегородили лесными завалами. Темп движения определялся саперами и партизанами, которые шли с пилами и пилили проходы в завалах на ширину танка. Пробьют коридор на километр, мы продвинемся. Было так, что горючее кончается, танк останавливается, и все — бензовозы не могут пробиться. Проезд занят танками, артиллерией. Бензозаправщик, не доходя до передних танков, заправлял ближайшие. Но за три-четыре дня этот район мы преодолели и вышли к Шацку. Ввязались в бой. Со мной радист, через плечо РСБ, наушники у меня, я разговариваю. Вдруг дают зашифрованный текст. Первая группа должна мне сказать страницу кода. Код бестолковый, и квитанцию не дают. Я не выдержал, говорю: «Проверьте первую группу». А в это время слышу — открытым текстом командир бригады: «Прекратить атаку, вернуться на исходные позиции». У командира батальона танк сожгли, он еле выбрался… Картинка. Пыльная дорога. По ней идет обгоревший танкист — весь обожженный, волосы сгорели, руки, как крылья, растопырены. Из ближайшего танка вытаскивают простыню, быстро выливают на нее спирт и ей оборачивают тело. И сразу под одеяло. Вот так выглядело оказание первой помощи…