Воспоминания ангела-хранителя - Виллем Фредерик Херманс

– Ты не сказал этого сразу же своему знакомому из военной разведки?

– Честно говоря, нет. Не успел об этом подумать. Он ко мне приходит, говорит: ты же знаком с Альберехтом. Предупреди его, что в списке есть его брат. Единственное, что я успел сообразить, это переспросить, точно ли там написано Р. Альберехт. Именно Р. Потому что, честно говоря, я сразу подумал: скорее всего это сам Альберехт, а не его брат.

– Может быть, так и есть?

– Не исключено. Это намного правдоподобнее.

Сердце у Альберехта заколотилось, оттого что Бёмер так удачно подхватил его мысль. Но внешне он остался спокоен и медленно произнес:

– Вероятно, это и есть отгадка ребуса. Но ты понимаешь, что если они меня схватят, то дело не ограничится поверхностным допросом.

– Очень даже понимаю.

– То-то и оно. Я слишком много знаю, чтобы позволить себе роскошь попасть в застенок гестапо.

– Единственный выход – бегство.

– Я бы не хотел называть это бегством. Не мог бы ты получить от своего человека из разведки какую-нибудь справку, что ли, с которой я смогу обратиться в наше министерство?

– Ты хочешь уехать в Англию одновременно с правительством, если оно будет вынуждено туда перебраться?

– Очень важно, чтобы это так и получилось. Я располагаю важнейшими сведениями. Тогда я смогу продолжать свою деятельность, используя другие формы работы.

– С военными вообще не-воз-мож-но говорить по-людски, ты это понимаешь?

– А что иначе? Представь себе, что прокурор приходит к министру юстиции и рассказывает ему подобную байку без каких-либо доказательств. Все подумают, что у него просто сдали нервы.

– Для проверки министр может направить запрос военным.

– Может. Но представь себе, что в нынешнем хаосе это не сработает?

– Насколько я знаю, ты можешь переправиться в Англию на рыбачьем судне за кругленькую сумму.

– Беда в том, что банки закрыты. У меня совсем нет наличных. Я бы не смог ездить на машине, если бы у меня не было счета на заправке.

– Сколько тебе надо?

– Да нет, Отто, ну что ты… Да нет же…

Но Бёмер уже достал бумажник и сказал:

– Сейчас посмотрим. Так, без этих трехсот гульденов я, пока суд да дело, легко обойдусь.

Он протянул Альберехту три бумажки по сто гульденов, и тот хотел рассыпаться в благодарностях, но я его удержал. Что подумает Бёмер? Оставайся в рамках. Триста гульденов для таких людей, как вы, – это же ничего особенного. Он, наверное, думает, что во вторник утром, когда банки откроются, ты отдашь ему долг. А если к тому времени уже уедешь, то переведешь на его счет. Триста гульденов в долг на пару дней? Он заподозрит неладное, если ты будешь слишком многословен.

Бёмер сказал:

– Вполне может быть, что, когда придут немцы, эти деньги ничего не будут стоить. Они запросто объявят все бумажные деньги недействительными или заставят их обменивать по смехотворному курсу на марки. Неизвестно, что нас ждет. Пятнадцать минут назад мне сообщили, что задержан полицейский с десятью тысячами гульденов в кармане, происхождения которых он не мог объяснить.

– Ты не думаешь, что это мародеры просто-напросто грабят дома людей, которых в эти дни арестовала полиция?

– А то как же! На сто процентов сказать не могу, но опыт учит: если существует возможность, что что-то произойдет, то оно, как правило, происходит. Ну, будь здоров!

– Еще раз спасибо, Отто. И попробуй отловить своего военного.

– Попробую. Как только что-нибудь узнаю, сразу сообщу. Незамедлительно.

Бёмер пошел дальше по коридору, Альберехт отправился к себе в кабинет. Сидя за письменным столом, он принялся размышлять. Возможностей уйма, но все ненадежные, незрелые. Сунул в рот мятную пастилку, оставил ее лежать на языке. Стал рассматривать желтые жирные пятна на бумажной накладке на письменном столе и размышлял: неужели никто никогда не задумывался, откуда здесь взялись эти жирные пятна? Я ведь не имею привычки есть здесь печенье или копченого угря…

Накладка состояла из трех слоев промокательной бумаги. Он приподнял верхний, затем средний слой и обнаружил, что жир прошел даже до третьего листа, но здесь пятна были намного меньших размеров, зато бросались в глаза сильнее, потому что, если не считать этих пятен, лист был девственным. Отдать его, что ли, Ренсе, чтобы он вставил в рамку?

Затем Альберехт скомкал верхние два листа и выдвинул левый верхний ящик. С комком бумаги в руке посмотрел на свой швейцарский нож и разобранный пистолет. Если ничего не получится, если не будет других вариантов, придется кого-нибудь найти, кто мне его починит. Я никогда не стрелял в людей, только в мишень. Обидно, столько лет быть владельцем пистолета и в итоге ни разу не выстрелить из него ни в кого, кроме самого себя. Альберехт взял швейцарский нож и сунул в карман. Затем положил бумажный ком в ящик, задвинул его и запер.

Примерно в половине одиннадцатого снова вышел из здания суда. Он не мог сосредоточить мысли ни на чем, кроме Бёмера. Может быть, вся эта история была выдуманной? И Лейкович все-таки заявил об исчезновении девочки, Бёмер узнал об этом, вспомнил, что видел письмо Оттлы Линденбаум на письменном столе у Альберехта, и, чтобы его спасти, придумал байку о списке разыскиваемых гестапо? Потому что не хотел сказать своему шефу в лицо: я знаю, что ты натворил бед, так что последуй моему совету: исчезни.

КОГДА Альберехт шел по тротуару, он услышал сразу три звука: оглушительный рокот мотора самолета, треск пулеметных очередей и отвратительный свист чего-то, что пролетало мимо его ушей. Он видел, как с уличного фонаря посыпались осколки стекла и как на тротуарные плитки стали падать тяжелые предметы. Люди, находившиеся рядом с ним, побежали, и он бросился вместе со всеми на другую сторону улицу, где находилось бомбоубежище. Это было продолговатой формы укрытие, обложенное дерном. Завыли сирены воздушной тревоги.

В бомбоубежище воняло смолой и мочой, сюда почти не проникал воздух, только совсем чуть-чуть через несколько узких отверстий в потолке.

Народу собралось не слишком много. Несколько женщин, возвращавшихся из магазина, старик с черной собакой на кожаном поводке. Никто не был по-настоящему испуган – по неопытности. Сирены воздушной тревоги то громко выли, то затихали, как гигантской монстр, делавший вдох и выдох пропорционально собственным размерам, не чаще шести раз в минуту. Когда сирены смолкли, на улице стало тихо-тихо.

Задержка. Даже если ты спешишь, сам не зная куда, задержка – это мученье. Альберехт слушал разговоры других людей в бомбоубежище лишь вполуха, а сам не говорил ни слова. Им овладела страшная скука. Знать, что теряешь время, не имея четкого плана, как это время использовать, – это самое ужасное. Он был свободен. Для отсутствия на работе у него есть оправданье. Так что за манкирование служебными обязанностями он себя не винил. Если у него не получится уехать сегодня, то попробует завтра. Завтра воскресенье. Затем выходной по случаю Троицы. До тех пор армия еще будет держать оборону. И в случае, если Альберехту не удастся самому перебраться в Англию на рыбацком судне, у Бёмера будет достаточно времени, чтобы выправить для него справку. В крайнем случае, какую-нибудь писульку, порожденную фантазией Бёмера. Этого я от него добьюсь. Уехать без ведома Бёмера Альберехту казалось неправильным. Всегда могло случиться, что Альберехт кому-то понадобится, а как тогда он объяснит задним числом, что его нигде было не найти? Ну и пусть его будет не найти! Ведь он будет уже там, по ту сторону Северного моря.