Воспоминания ангела-хранителя - Виллем Фредерик Херманс

«Но сколько мы еще будем сопротивляться немцам, я не знаю», – подумал Альберехт и включил радио. Услышал обрывок музыки, после которого голос диктора сообщил:

– Передаем приказ Главнокомандующего Армией Нидерландов. Ее величество королева поручила мне сообщить Армии Нидерландов, что ее величество весьма удовлетворено действиями нидерландских военных, оказывающих ожесточенное сопротивление захватчикам, поправшим наш нейтралитет. Это позволяет считать вражеское нападение провалившимся. Во всех областях страны наши войска в соответствии с полученными распоряжениями не только мужественно сдерживают натиск противника, но и успешно осуществляют ответные удары, тем самым не давая ему достичь поставленных целей. Отвага наших войск отражается в настроении всего нашего народа, исполненного спокойной решимости. Мы предостерегаем вас от ложных сообщений. Слушайте только голоса знакомых дикторов.

Нападение противника провалилось? В таком случае война может продолжаться еще недели две. И если западной части страны ничто не грозит, то какой смысл имеет этот немецкий список разыскиваемых лиц? Альберехт бессильно пожал плечами, увидел бензоколонку, на которой обычно заправлялся, и поехал в ее сторону.

– Менейр Альберехт, – сказал служащий бензоколонки, – вам нельзя больше ездить с такими фарами. У вас до сих пор не нашлось времени, чтобы покрасить их в синий цвет?

– Пока не нашлось.

– Давайте мы это для вас сделаем?

– Да, пожалуйста.

– Ну и денек, правда, менейр? Сутки не раздевались? Заметно по растительности у вас на лице.

Альберехт провел рукой по подбородку. Ладонь укололась о щетину.

– Да, некогда было побриться, – сказал он тоном, не располагавшим к дальнейшей беседе.

– Полиции сейчас нелегко, – ответил служащий, сходил в гараж и вернулся с банкой краски и кистью.

Синий цвет. Служащий присел на корточки перед машиной. Альберехт вышел на воздух и стал прохаживаться туда-сюда. Служащий наносил на стекло фар темно-синюю краску.

Искусство, размышлял Альберехт, что такое искусство? Может быть, прямоугольные куски холста, которые Ренсе покрасил в синий цвет, через сто лет и правда будут стоить много денег? И храниться в музее, где их будут охранять от воров? Почему именно те куски холста, которые покрасил синей краской Ренсе, а не те куски холста, которые покрасил синей краской простой маляр? Только потому, что именно Ренсе собственноручно намазал на них синюю краску, и потому что Ренсе первому на всем белом свете пришла в голову мысль указать на кусок холста на подрамнике, покрашенный синей краской, и сказать: это произведение Искусства. Это Искусство.

Невозможно поверить, что такое случится, но история человечества учит, что это бывает, таков ход мировых событий. Древнегреческая монета, кусочек бронзы весом в несколько граммов, в свое время стоимостью не больше цента, теперь стал великой ценностью только потому, что греческий мастер отчеканил монету из этого кусочка меди аж две тысячи лет назад. Только поэтому. Состриженный ноготь Святого Иосифа хранится в реликварии из чистого золота, и люди приходят поклониться ему. Хотя это точно такой же состриженный ноготь, как и любой другой состриженный ноготь. Любой человек может состричь такой же кусочек ногтя.

– Безумец! – вскричал я. – Ведь Святой Иосиф был святым, и созерцание этого святого состриженного ногтя, который вырос на святом пальце, пальце, прикасавшемся к телу нашего Спасителя и не только, такой ноготь внушает мысли, устремленные к святости.

Но Альберехт остался глух.

Что такое реликвия? Не только кусочек креста, но также и дерево из того леса, где выросло то дерево, из которого сколотили крест. А если этого леса больше нет, то камушек с того места, где лес некогда стоял. А если точно неизвестно, где стоял этот лес, то это камушки, побранные поблизости от того места, где, возможно, стоял этот лес. И так далее, и так далее. Весь мир – это реликвия, напоминающая обо всем и обо всех.

Служащий бензоколонки выпрямился и сказал:

– Готово!

Альберехт дал ему чаевые, выписал чек и поехал дальше.

Мысли его по-прежнему занимал Ренсе.

Возможно, Ренсе и прав, что не хочет ехать в Англию. Не исключено, что он и правда не сможет написать там заново свои розовые и синие картины. Технически это будет, разумеется, легко осуществимо. Даже если Ренсе не захочется браться за кисть. Он может нанять любого маляра, который сделает для него штук двести полотен, и оформить на них патент. Но его биографы обнаружат, что это всего лишь, так сказать, второе издание, а не оригинальные картины, хоть по самим картинам ничего не видно. Оставшиеся в Нидерландах полотна, которые немцы, разумеется, сожгут как дегенеративное искусство, заменить уже невозможно, как невозможно заменить состриженный ноготь Святого Иосифа никаким другим ногтем. Очень даже понятно, почему Ренсе не хочет уезжать, очень даже понятно, что он хочет остаться рядом со своими картинами, а если надо, то и умереть за них. Если ценой жизни можно будет спасти хоть несколько холстов… Весь мир к тому времени узнает, что Ренсе умер как мученик за синий цвет, как святой, служивший розовому цвету.

«А я не святой. После меня не останется реликвий».

Точно ли?

Ему пришлось приложить усилие, чтобы остановиться у своего дома, выйти из машины и запереть ее. Он испытывал непреодолимое желание поехать дальше на Марельский проезд, посмотреть, лежит ли тело девочки все там же в кустах, куда он его бросил. Не нашел ли его кто-нибудь, не унес ли оттуда.

– Сохраняй спокойствие, – сказал я. – Если кто-нибудь его и обнаружит, то в любом случае пройдет еще уйма времени, прежде чем выяснится, что именно ты виновен в ее смерти, да и вообще вероятность, что это выяснится, ничтожно мала. Веди себя тихо и сиди дома. Если девочку найдут, Эрик тебе наверняка расскажет.

«Нельзя, нельзя, нельзя, чтобы ее нашли», – сказал он про себя.

С гудящей головой он прошел через комнаты на кухню, где нашел кусок черствого хлеба, который на вкус был еще противнее, чем обычный черствый хлеб, подошел к окну, чтобы посмотреть, что делается на улице, потом опять пошел в кухню, чтобы вместе с глотком воды проглотить хлеб, превратившийся во рту в комок, все еще твердый. Нельзя, чтобы девочку нашли, ни теперь, ни в будущем: что сказала бы Сиси, если бы обо всем узнала? Знала ли Сиси о существовании девочки?

Как Сиси, так и супруги Лейковичи с девочкой могли жить в Нидерландах благодаря содействию Эрика. Интересно, они были друг с другом как-то связаны? Наверное, нет: за столько месяцев Сиси наверняка бы хоть раз сказала ему: Эрик знаком с евреем-ученым из Германии, которому помог бежать точно так же, как мне. Этот ученый пишет книгу об иконах для издательства Эрика. Если бы Сиси о нем знала, она бы хоть раз случайно заговорила о нем.

Альберехт снял ботинки и лег на кровать. «Я не лежал больше тридцати часов. Когда постоянно находишься с кем-то бок о бок, то разговариваешь с этим человеком обо всем на свете, но я ни разу не слышал, чтобы Сиси упоминала об ученом. Случайность? Или Сиси не знала о существовании Лейковича? Я сам, впрочем, тоже услышал о нем только вчера. Но в последние месяцы я не так уж часто общался с Эриком. Впрочем… Но Сиси, находившаяся примерно в том же положении, что и Лейкович, что и девочка…»