Воспоминания ангела-хранителя - Виллем Фредерик Херманс

– Да, спасибо, очень помогает, но…

– Что но?

– Наверное, не следовало бы тебе об этом говорить, но я… я больше ни на что не надеюсь. У меня чувство, что война ничем хорошим для нас не кончится. Это все пустые слухи: что взорван бронепоезд, что снова отвоеваны аэродромы, захваченные немцами, что сбито двести немецких бомбардировщиков… Все это враки, всегда распускаемые военными, когда битва почти проиграна.

– Французские войска идут на помощь, они уже в Брабанте.

– По-моему, у нас на всех уровнях засели предатели, и в Бельгии с Францией тоже. Полицейских убивают прямо с крыш домов. Вчера я хотел снять деньги со счета, так оказалось, что вице-президент моего банка смотал удочки. Давно славился прогерманскими настроениями, ты ж понимаешь. Нам надо было уже месяц назад посадить в тюрьму несколько тысяч предателей, а мы только составили список в восемьсот человек. Все эти чернорубашечники, все эти темные личности на заднем плане! У нас была бы хоть какая-то уверенность. Смотри, как основательно к этому подходят немцы! Заранее готовят приказы об арестах в странах, которых еще не завоевали.

– Так ты думаешь, что нас предали?

– Даже если бы и не предали! Знаешь, сколько современных самолетов состоит на вооружении у нидерландской армии? Двадцать три. Я разговаривал с артиллерийским офицером, так снарядов у них перед самой войной было по четыре штуки на орудие. Сейчас они все уже, разумеется, кончились. Для немцев разбить нас в пух и прах – пара пустяков.

– Ты не должен так говорить. Человек в твоем положении не имеет права так говорить!

Ах, с какой радостью я слушал бодрые речи этой мужественной женщины!

Альберехт, обычно глухой к моим наставлениям, прислушался к ее словам и долго думал, прежде чем заговорить опять. Я читал его мысли: он взвешивал, о чем ему можно и о чем нельзя говорить. И он сказал себе: Мими ни в коем случае нельзя рассказывать, что я еще не передумал ехать в Англию.

В конце концов он ответил:

– Разумеется, я не буду говорить этого каждому встречному-поперечному. Но тебе я честно говорю то, что думаю. Как это было всегда.

– Но это вовсе не значит, что думаешь ты правильно. Рассказов о предательстве и тому подобном всегда хватает. Может быть, все еще обойдется.

– Мими, они приземлились в густонаселенных точках, где их никто не ожидал. Без подготовки такое невозможно. Они завладели всеми тремя мостами в Роттердаме, а мост в Дордрехте не взорвался. Наши военные планировали взорвать множество мостов, но заложенная взрывчатка исчезла. Ее выкрали диверсанты.

– Придерживающиеся правых или левых взглядов?

– Какая разница. Что может такая армия, как у нас, на девяносто процентов состоящая из отказников в военной форме?

Мими ответила с легким упреком в голосе:

– Ты знаешь, что мы с Эриком всегда были против войны. Но даже Эрик пошел в пятницу утром на призывной пункт и записался в армию. Он так хочет служить! Хоть и не проходил военной подготовки и даже не знает, как стрелять из винтовки. А таких, как он, сотни тысяч.

– Но стрелять из винтовки они не умеют.

– На призывном пункте записали данные Эрика.

– Знаешь, Мими, когда армия сдастся и сюда придут немцы, то во главе нидерландского народа станет Мюссерт. Нидерландским правоохранительным органам придется несладко. Самая отвратительная фотография, которую я видел в последнее время, – это групповой снимок нынешних немецких судей. Все в рядок, в этих своих шапочках и черных мантиях, у всех поднята правая рука в нацистском приветствии, у всех к мантиям приколот значок со свастикой.[32]

– Это чудовищно.

– Если судебная власть будет подчинена случайно установившемуся политическому режиму, если нам будут указывать, кого преследовать, а кого нет, это будет концом тех демократических ценностей, на которых мы выросли.

– А без Гитлера и гляйхшальтунга в твоей практике никогда не случалось, чтобы тебе указывали, кого преследовать, а кого нет?[33]

– Случалось, но не в такой форме.

– Ага. В такой форме не случалось.

– У нас все-таки другое дело. Если прокурор откажется следовать указаниям, если упустит из виду принцип целесообразности юридической ответственности, его не отправят в концлагерь. А в Германии происходит только то, что целесообразно, там закон не значит ничего. Я не смогу жить в стране, где плохо только то, что не по душе Гитлеру.

– А у нас тут до сегодняшнего дня разрешалось только то, что по душе капиталистам.

– Поэтому-то мы и сидим так славно на зеленой травке.

– Я в любой момент готова пожертвовать всем этим ради идеала. Хочу тебе кое в чем признаться. Эрик уже много лет переводит крупные суммы денег на счет коммунистической партии.

– И наверняка не платит с них подоходного налога.

– Ну и что? По-моему, наоборот, здорово, что казна капиталистического государства жертвует денежки в пользу пролетариата.

– Я очень люблю Эрика, но при коммунистах тоже не смог бы жить.

– Какое счастье, что Сиси вовремя уехала. Ведь ты, Берт, тоже этому радуешься?

– Для нее это хорошо, а для меня…

– Ладно тебе! Я уверена, что если бы ты уехал с ней вместе или за ней следом, то места бы себе не находил от стыда. Я знаю тебя достаточно хорошо. Знаю, какая у тебя сила воли.

Альберехт глубоко вздохнул. Он подозревал, что Мими из лучших побуждений говорит обратное тому, что думает. Какая у тебя сила воли… Так говорит учительница ученику, который не может решить задачку: «Давай-давай, у тебя такая светлая голова».

Впрочем, это правда – он же бросил пить и даже курить.

– Если немцы займут страну, – сказал он, – вам с Эриком тоже будет несладко. Лучше бы уехать нам всем вчетвером.

– Вчетвером?

– Тебе, Эрику, мне и Ренсе. Гестапо уже сейчас разыскивает Ренсе.

Альберехт рассказал Мими о Бёмере и его списке, рассказал, как ходил к Ренсе. У него сложилось впечатление, что Мими согласна с логикой Ренсе.

– Гестапо уже сейчас разыскивает Ренсе? Но ведь в Нидерландах еще нет никакого гестапо. Это наверняка ошибка.

– А если не ошибка? Послушай, Мими, надеюсь, ты не питаешь иллюзий? Гитлер очень решителен. Первым, что немцы сделают, войдя в Нидерланды, будет секир-башка Эрику и ему подобным. Ведь они все знают.