Внутренний рассказчик. Как наука о мозге помогает сочинять захватывающие истории - Уилл Сторр

близкий ему голос: такой сторителлинг всегда будет напрямую говорить с их восприятием, вызывая конкретные ассоциации.

Возьмите такое первое предложение: «Агент „Северокаролинского общества взаимного страхования жизни“ пообещал в три часа дня взлететь с крыши „Приюта милосердия“ и перенестись на противоположный берег озера Сьюпериор»[334]. Для меня, средних лет уроженца графства Кент, это вполне сносное вступление, но особого резонанса оно не вызывает – только отклик на поверхностные факты. Но читатели сходного с Тони Моррисон, автором этих строк, происхождения могут знать, что «Северокаролинское общество взаимного страхования жизни» было одной из крупнейших афроамериканских компаний в США, и к тому же основанной бывшим рабом. Моррисон также надеялась, что читатель прочувствует значение путешествия из Северной Каролины к озеру Сьюпериор, которое, как она писала, «подразумевает путь с Юга на Север – распространенное направление черной иммиграции в жизни и в тематической литературе».

Только потому, что книги о людях вроде нас самих лучше находят личный отзвук, мы не обязаны безвылазно сидеть в своих бункерах. Для того чтобы насладиться «Песнью Соломона» Тони Моррисон, не требуется неподъемный исторический или культурный багаж. Психологи изучили, как сторителлинг влияет на наше восприятие представителей «других» племен. В ходе одного исследования группе белых американцев показали ситком «Маленькая мечеть в прериях», где мусульмане изображены дружелюбными и понятными[335]. В сравнении с контрольной группой, смотревшей «Друзей», различные тесты выявили у них «более положительное отношение к арабам», причем эти изменения сохранились и через месяц, к моменту повторного тестирования.

Таким образом, истории – это и племенная пропаганда, и в то же время лекарство от нее. В романе «Убить пересмешника» Харпер Ли Аттикус Финч дает своей дочери совет. Ей «куда легче будет ладить с самыми разными людьми»[336], если она усвоит простой фокус: «нельзя по-настоящему понять человека, пока не станешь на его точку зрения… Надо влезть в его шкуру и походить в ней». Именно такую возможность дают нам истории. Таким образом они вызывают в нас сочувствие. Вряд ли можно найти лучшее лекарство от групповой ненависти, настолько естественное и соблазнительное для всех людей.

Иногда рассказчика, влезающего в чужую шкуру – человека другого гендера, расы или сексуальности, – обвиняют в своего рода воровстве: апроприации и незаслуженном извлечении выгоды из чужой культуры. Несомненно, решившийся на подобный творческий подвиг рассказчик имеет повышенные обязательства перед истиной. Но я не думаю, что он становится врагом мира, справедливости и взаимопонимания. Напротив, я опасаюсь, что это разгневанные им люди ведут к еще большему расколу между нами. Умные люди всегда будут способны сочинить убедительные доводы морали в защиту своих убеждений, но призывы оставаться строго в рамках своей группы кажутся мне не чем иным, как присущей шимпанзе ксенофобией.

Истории не должны соблюдать эти границы. Если племенное мышление – наш первородный грех, то истории – молитва. Лучшие образчики напоминают, что несмотря на все различия, мы остаемся животными одного вида.

4.6. В чем ценность историй

Истории дарят мудрость. На протяжении десятков тысяч лет истории помогали передавать жизненные уроки из поколения в поколение. Первой книгой, изменившей мое восприятие реальности, стала «История мира в 10½ главах» Джулиана Барнса. Мне было семнадцать, и я потерял голову в хаосе своего первого романа. Мы с девушкой были вместе, но мы не были счастливы. Почему? «Любовь делает вас счастливым?»[337] – мягко спросил меня на правах старшего товарища Барнс. «Нет, – продолжил он. – Любовь делает счастливой ту, кого вы любите? Нет. Благодаря любви все в жизни идет как надо? Разумеется, нет».

Проблема в том, прочитал я, что «наше сердце не сердцевидно». Мы можем воображать его в виде симметричной фигуры, две половинки которой составляют идеальное целое, но вот рассказчик Барнса возвращается из мясницкой лавки с настоящим сердцем, вырезанным у быка: «Этот увесистый, плотный, окровавленный ком походил на свирепо сжатый кулак… Вопреки моим наивным ожиданиям, сердце не желало с легкостью распадаться пополам».

Наше сердце не сердцевидно. Эти четыре слова моментально утешили меня и объяснили причину моих юношеских мук. Двадцать шесть лет спустя эти четыре слова по-прежнему ведут меня, женатого на другой, по непредсказуемым морям любви. Наше сердце не сердцевидно. Тайная мантра, которую я буду слышать в своей голове до того дня, пока один из нас не умрет.

4.7. Чему учат истории

Истории показывают, что мы даже не представляем, насколько ошибаемся. Чтобы выявить хрупкие места наших нейронных моделей, нужно прислушаться к их зову. Когда мы отдаемся безрассудным эмоциям или обороняемся, то зачастую предаем именно те стороны нашей личности, которым требуется наиболее энергичная защита. Именно здесь наше восприятие мира наиболее искажено и уязвимо. Признать эти недостатки и исправить их – вот самая важная битва нашей жизни. Принять вызов истории и победить – значит быть героем.

4.8. Как утешают истории

Истории утешают правдой. Проклятие нашего гиперсоциального вида состоит в том, что люди вокруг пытаются контролировать нас. Поскольку каждый встречный предпринимает попытку сойтись с нами и при этом нас обойти, мы подвергаемся почти постоянным попыткам манипулирования. Окружающая нас среда соткана из недосказанностей и полуулыбок, призванных ублажить и сделать нас податливыми. Чтобы контролировать наши мысли о них, другие люди работают не покладая рук, скрывая свои грехи, неудачи и внутренние терзания. Человеческая социальность может приводить в ступор. Мы можем чувствовать себя отчужденно, не зная на то причин. Лишь в историях маски срывают по-настоящему. Проникнуть в искаженное сознание другого – значит обрести надежду, что дело не в нас одних.

Не мы одни сломлены неудачами; не нас одних раздирают противоречия; не мы одни приходим в замешательство; не нас одних преследуют мрачные мысли и горькие сожаления; не нами одними порой овладевают худшие версии самих себя. Не мы одни испытываем страх. Волшебство историй – в их способности связывать сознания так, как не может даже любовь. История дарит нам надежду, что, быть может, мы всё же не так и одиноки в мрачной темнице нашего черепа.

Приложение

Метод святого несовершенства

Эта техника разрабатывалась главным образом на моих курсах по писательскому мастерству, начиная с 2014 года. Я попытался оформить основные принципы «науки сторителлинга» в применимый на практике пошаговый метод для создания эффективных и самобытных историй. Он вырос из личного наблюдения: оказалось, что самой частой и базовой проблемой моих студентов было отсутствие связи между их сюжетом и протагонистом. В реальности персонаж и сюжет неразделимы. Жизнь