Волосы. Иллюстрированная история - Сьюзан Дж. Винсент

Ил. 4.32. Madame Delait en promenade avec son chien (Мадам Делэ гуляет со своей собакой). Открытка. Не датирована (ок. 1910?). Сообщение на обратной стороне открытки датировано 10 февраля 1918 года, в нем упоминается как Первая мировая война, так и работа Клементины в Красном Кресте. В 1928 году мадам Делэ отправилась в международное турне, где посещала аудиенции членов королевских семей и глав государств

Однако при том, что важно учитывать опыт Клементины Делэ, необходимо помнить, что в одно время с ней жили женщины, которые не были эмансипированы и не находились, будь то по своей воле или против нее, в центре внимания на сцене. Это были обычные женщины, чей единственный след в истории — это мимолетное упоминание в тесных колонках провинциальной газеты. Волосы на их лицах, по крайней мере для более поздних читателей, были частью их маргинализированного и жалкого статуса. Такова печальная история разведенной и бездомной Энн Ламберт, «женщины с густыми усами и бородой», в 1894 году обвиненной полицией в попрошайничестве и приговоренной к четырнадцати дням тюремного заключения[370]. Точно так же в следующем году женщину из Манчестера по имени Кэрол, «чей подбородок был весьма бородатым», также обвинили в попрошайничестве. Она попыталась опровергнуть обвинение, сказав, что «люди обернулись, чтобы посмотреть на нее из‐за ее усов», и, хотя она и остановилась, чтобы посмотреть на них в ответ, она не просила у них денег. Суд рекомендовал ей побриться и отправил в тюрьму на месяц[371].

Таким образом, независимо от того, какого мнения они были сами о себе, бородатые женщины на протяжении истории оценивались по-разному: как святые, чудеса природы, диковины, на которых можно нажиться, или, как в рассмотренных нами последних случаях, — несчастные на периферии приличного общества. Однако в последнее время отдельные люди работают над тем, чтобы придать этому статусу новый смысл. Дженнифер Миллер (р. 1961) — одна из тех, чьи эстрадные выступления высоко политизированы и направлены на нормализацию волос на лицах женщин (ил. 4.33). Позиционируя себя как женщину с бородой, то есть в первую очередь отстаивая истинность своего пола, Миллер в своих выступлениях объясняет, что причиной, по которой патриархат заявил о своем исключительном праве на усы и бороду, является их авторитет[372]. Она призывает женщин выйти из подчиненного состояния безволосости и отстаивать свою подлинную и мощную волосатую природу:

Ил. 4.33. Дженнифер Миллер выступает с цирком Эмок в Нью-Йорке, используя эту площадку для политизированных выступлений. Ок. 2000

Миллер начала свою карьеру в 1980‐х годах: она появлялась на телевидении, о ней был снят документальный фильм, ее упоминали в книгах, публиковали ее фотографии в журналах и газетах. Однако появление интернета дало ей и многим другим гораздо более заметное медийное присутствие. Беглый поиск в сети показывает, что все большее число женщин находят в себе смелость отложить пинцет и взяться за гребни для бороды. Пусть в прошлом широко известные бородатые женщины осмыслялись по-разному, я полагаю, что теперь мы могли бы назвать этих современных индивидов образцами для подражания. Я употребила здесь слово «индивиды» намеренно, так как Том Нойвирт (р. 1988), ставший знаменитым после победы в конкурсе «Евровидение» 2014 года в образе Кончиты Вурст (ил. 4.34), очевидно, работает над тем, чтобы размыть категорию пола с другой стороны традиционного гендерного разрыва. Эти женщины и мужчины выступают яркой приметой общества, готового обсуждать и расширять свои представления о гендере, ломая бинарный набор гендерных ролей, моделей поведения и внешности, так что волосы теперь можно увидеть на лице любого человека. Святая, чудо природы, товар, урод: возможно, следующая ипостась бородатой женщины будет показывать, что он/она просто обычный человек.

Ил. 4.34. Кончита Вурст (Том Нойвирт) выступает на «Евровидении» в 2014 году

В начале этой книги мы рассмотрели то, как и почему люди ухаживали за своими волосами, а также обсудили профессии, которые появились в связи с этим уходом. Затем мы занялись долгой историей удаления волос — будь то принудительное бритье с целью подавления личности или (более или менее) добровольное, направленное на достижение различных идеалов мужественности и женственности. Затем мы перешли к противоположной практике отращивания волос на лице, рассмотрев, как в разные периоды для отдельных социальных групп она приобретала особенно большое значение. В следующих двух главах, каждая из которых содержит исследования двух отдельных кейсов, рассматривается, что происходит, когда речь идет о длине локонов. Как выяснилось, волосы могут стать средством мобилизации, борьбы, осуществления перемен. Волосы могут привести к непримиримому противостоянию. В этой главе противостояние артикулируется в основном с политической точки зрения, а конфронтации относятся к XVII и XVIII векам. В последней главе мы сосредоточимся на XX веке и глубоких социальных потрясениях, в которых волосы играли ведущую роль.

Английская гражданская война

В 1628 году пылкий моралист Уильям Принн (1600–1669) опубликовал короткую книгу о длинных волосах. На восьмидесяти четырех страницах, заполненных туманными, повторяющимися аргументами и запутанными предложениями — намного длиннее, чем волосы, против которых он возражал, — Принн «доказывал», что у мужчин такие прически были «знаками подлости, женоподобия, тщеславия, эгоизма, гордости, распутства и позора». Хотя текст огульно осуждал все подобные практики, более всего он был направлен против модных в то время завитых «локонов любви». В этой прическе часть волос отращивалась длиннее, чем остальные, и укладывалась на плече владельца спереди (ил. 5.1). Такие локоны можно было либо распускать, либо заплетать и повязывать лентой. В трактате «Непривлекательность локонов любви» (The vnlouelinesse of loue-lockes) Принн выразил свое глубокое отвращение к моде, «которой в последнее время начали щеголять слишком многие представители нашей нации», отпуская все нелестные эпитеты, которые он только мог придумать, в адрес тех, кто носил эти «противоестественные, греховные и недопустимые украшения». Порицая испорченные нравы и нехристианское поведение мужчин, украшавших себя таким образом, он с помощью развернутой метафоры обличает идолопоклонническое тщеславие тех, кто таким образом отвернулся от истинной религии: «Парикмахер — это их капеллан: его лавка — их часовня: зеркало — их Библия; а их волосы и локоны — это их Бог»[374].