Волосы. Иллюстрированная история - Сьюзан Дж. Винсент

Ил. 4.28. Статуэтка бородатой женщины, святой Вильгефортис, из церкви Святого Николая, Виссан, Па-де-Кале

Нормативные изображения пола, как в настоящее время, так и в прошлом, противопоставляют волосатого мужчину гладкокожей женщине, и это представление столь глубоко укоренено в культуре, что его сконструированность остается практически невидимой. Для нас настолько очевидно, что мужчины бородатые и щетинистые, а женщины — с гладкой и мягкой кожей, что, как ни парадоксально, мы остаемся слепы к очевидной истине: все люди на самом деле волосатые. Очень небольшая часть женщин и мужчин страдает от очень редкой патологии, которая называется «общий гипертрихоз». В этих случаях волосы на лице и теле больного становятся настолько густыми и длинными, что делаются более похожими на мех. Известные исторические случаи включают семью Гонсалес, члены которой вращались в придворных кругах Европы XVI и XVII веков; мексиканку Хулию Пастрану (ил. 4.29), которую выставляли на всеобщее обозрение в викторианской Англии как при жизни, так и после смерти — ее тело было забальзамировано; а также Крао, родом из Таиланда, которая демонстрировалась в качестве «недостающего звена» эволюции с 1883 года до своей смерти от гриппа в 1926 году. Такие случаи, однако, исключительно редки — c XVI века насчитывается менее пятидесяти таких людей[354]. Для этой главы актуальна более общая физиологическая истина о том, что у всех мужчин и женщин есть волосы на лице, и их количество, качество и внешний вид определяются возрастом человека, этнической принадлежностью, уровнем гормонов и генетической наследственностью.

Однако волосы на лице у женщин стали считаться «неестественными», их физически удаляли с тела и метафорически удалили из сферы наших представлений. Как гласил подзаголовок в одной газете, одновременно подтверждая физическое существование и культурное отсутствие волос на женском лице: «Миллионы женщин страдают от них — но никто не любит о них говорить. Так каков же самый эффективный способ решить эту неловкую проблему?»[355] Природа, если позволить ей действовать по своему усмотрению, украсит женщин волосами различной плотности и оттенков, от практически незаметного легкого пушка, до женских усиков и темной поросли на подбородке. Но, как мы видели в главе 3, удаление этого декора — это цель, которая традиционно преследовалась с огромной энергией, от древнего искусства выщипывания, применения отбеливателей и депиляторов, до воска, бритья, электролиза и, в относительно недавнее время, лазеров. Конечным результатом этого стало то, что любые волосы женщины, растущие ниже ресниц, стали рассматриваться как проблема.

Ил. 4.29. Афиша XIX века, рекламирующая демонстрацию Хулии Пастраны. Хулия представлена как не известный науке представитель вида, который ранее не был описан или идентифицирован. Она страдала общим гипертрихозом

Тем не менее, несмотря на все это, бородатая женщина может быть замечена на периферии общей картины, и ее голос — или голос того, кто говорит о ней, — можно услышать на периферии культурного дискурса в каждый исторический период. Она никогда не была полностью невидимой. В одном обличии она — носитель святости. Подобно Вильгефортис, с которой мы начали, бородатые святые женского пола в Средние века и раннее Новое время носили волосы на лице в знак того, что они посвятили себя Богу и спасению души. Как своего рода интериоризированная власяница, женская борода в данном случае представляла собой триумф над мятежной плотью и телесными удовольствиями, подчиненными императивам духовного единения с Христом. Таким образом, легендарная история святой Паулы из Авилы очень похожа на историю Вильгефортис: чтобы избежать похотливых взглядов, она молилась об уродстве и, следовательно, избавлении, а затем ей была ниспослана «божественная благодать» бороды[356]. Культ святой Галлы несколько иного порядка, как и ее исторический статус: она, несомненно, была реальным лицом. Галла принадлежала к патрицианскому роду в Риме времен поздней Античности и была добродетельной молодой матроной. Однако, согласно Григорию Великому, когда ее муж умер, она отказалась вступить в повторный брак, заявив о своем намерении посвятить себя Богу. В случае Галлы избыточная волосатость не была вызвана божественным вмешательством, но расценивалась как медицинская проблема, результат дисбаланса гуморов в ее теле. Врачи предупреждали, что, если она не выйдет замуж (переизбыток тепла в ее теле рассеивался бы в результате супружеских соитий), у нее вырастет борода, как у мужчины. Галла, однако, не устрашилась и, зная, что Бога не интересовала ее внешность, оставалась непоколебимой в своей решимости принять целомудренную жизнь, полную благочестия и молитвы. Именно так и случилось. Галла отрастила бороду, удалилась в женский монастырь и прожила свою жизнь в праведности[357].

В этой модели святости борода женщины служит выражением триумфа над телом и ограничениями пола. Галла получила свободу, чтобы подняться над всеми телесными и земными заботами, чтобы сосредоточить свои силы на бесполых делах души. Второй способ, с помощью которого бородатая женщина вошла в историю, вместо того чтобы выходить за пределы женского, служил расширению его форм и конфигураций. Речь идет о бородатой женщине как чуде природы — явлении, наиболее ярко выраженном в XVI–XVIII веках. В эту эпоху исследований и колонизации в западную картину мира хлынули новые существа и народы, открыв европейцам, что природа изобилует разнообразием и удивительными вещами, о которых они не могли и помыслить. Сначала Возрождение, а затем Просвещение принялись за каталогизацию этих новых чудес и пересмотр границы между несуществующим мифическим и редким, но реальным. Диковинные люди и предметы попадали в коллекции: в кабинеты диковин (или кунсткамеры, из которых выросли наши музеи); посредством развивающегося печатного медиума — в новостные листки и газеты, которые распространяли информацию среди растущего числа грамотных; и, в рамках традиции домашнего шута или карлика, в свиты богачей.

В этом мире диковинок и чудищ бородатая женщина заняла свое законное место. Магдалена Вентура — лишь одна из числа этих женщин, и ее имя дошло до нас благодаря герцогу Алькала, который в 1631 году поручил художнику Хусепе де Рибера написать ее портрет (ил. 4.30). Это изображение вошло в обширную и значимую коллекцию герцога, которая включала в себя не только произведения искусства, но также более девяти тысяч книг и рукописей по вопросам естественно-научного и гуманитарного знания[358]. В этом контексте портрет Магдалены функционирует как свидетельство, документирующее чудо, феномен, который нужно было увидеть, чтобы поверить, и который требовал объяснения в русле эпистемологии того времени. Поэтому латинская надпись справа от фигуры Магдалены, сообщающая ее возраст, историю и факты о заказе портрета, начинается со слов: «Узрите великое чудо природы»[359]. Лицо Магдалены во всем напоминает мужское: у нее, как и у ее мужа, есть залысины, борода и усы. По правде говоря, волосы на лице Магдалены заметно темнее и намного пышнее мужниных. Тем не менее другие аспекты репрезентации Магдалены подчеркивают ее женственность: одежда, которую она носит, веретено слева от нее над надписью и, конечно же, обнаженная грудь, которой она кормит ребенка. На момент написания портрета Магдалене, у которой ярко выраженные волосы на лице начали расти в возрасте примерно тридцати семи лет, было пятьдесят два года, и обнаженная грудь — гипертрофированная и анатомически невозможная, сообщает зрителю не буквальную правду о ее внешности, а истинность ее женственности. Магдалена была «правильной» женщиной: домохозяйкой и матерью троих детей. Именно вся эта бутафория и символика, столь контрастирующие с внешностью Магдалены, делают ее бороду такой шокирующей. Хотя некоторые утверждают, что изображение неприемлемого как стратегия может фактически работать на дальнейшее усиление нормативного бинарного гендера, от которого оно отклоняется[360], возможно, справедливо и обратное. Подобное изображение — бородатая женщина как чудо природы — может также расширить категорию гендера. В конце концов, Магдалена, как сообщает нам надпись, — чудо не чуждое Природе, а данное ею.