Общество Джейн Остен - Натали Дженнер

Но также ей было известно, что Мими всецело доверяет Ярдли – а ведь девушка была без ума от ее ролей и знала, как живо та интересуется всем, что связано с Джейн Остен. Поэтому, после минутных колебаний, она отдала ему блокнот и с удовольствием смотрела, как тот со все возрастающим изумлением листает страницы.

– Господи боже… Эви!

В его глазах стояли слезы.

Она радостно улыбнулась ему.

Он засмеялся, вытер глаза платком с монограммой, и она тоже начала смеяться.

– Боже мой…

Он поднялся с кресла и провел пальцами по корешкам книг, стоявших на полке позади него.

– Это же ее книги… наверное, она читала их, когда работала над своими романами. Эти издания – это… это просто чудо! Невероятное чудо! И неужели до сих пор никому не было до них дела?

Наконец Эви встала со стульчика, и он вновь удивился тому, какой хрупкой она казалась.

– По словам мисс Франсес, ни ее отец, ни дед не интересовались Остен. Не понимали, к чему столько суеты вокруг ее имени.

Ярдли принялся перебирать страницы книг, понимая, с каким тщанием Эви трудилась над своим каталогом.

– Знаешь, Эви, ты, конечно, еще слишком юна, чтобы понять это, но ведь Остен после ее смерти перестали печатать. Отец Франсес, кажется, родился в 1860‐м, так? Тогда ее книги еще не были так популярны. Критики по-настоящему взялись за них лишь на рубеже веков. А первое эссе Брэдли[6] написал и вовсе в 1911 году.

– Знаю, знаю.

Он снова рассмеялся.

– Ну конечно, было бы глупо думать иначе.

Но самое интересное она оставила про запас. Взяла с полки огромную книгу, часть многотомного труда о германских языках, и раскрыла ее перед ним. Внутри, словно закладка, лежало пожелтевшее письмо со столь знакомым косым почерком.

У Ярдли перехватило дыхание.

– Это что, шутка?

– Я надеялась, что найду что-то еще, но оно оказалось единственным. Но очень важным. Из него многое становится ясным.

– Могу я прочесть его?

– Конечно. Оно целое – за все эти годы его никто не касался. Письмо осталось неоконченным, и она так его и не отправила. Должно быть, отвлеклась и забыла, куда его положила. Или… – ее голос дрогнул, – или у нее было совсем плохо со здоровьем, и ей уже неважно было все то, о чем она хотела в нем сказать.

Ярдли бережно раскрыл письмо, сел назад в кресло и принялся за чтение. Закончив его, он перевел дух. Это было величайшее из открытий за всю его жизнь – важнейшая находка для исследователей творчества Остен.

– Видишь дату? Шестое августа 1816 года. В этот день она закончила «Доводы рассудка». А, ну конечно же, ты и это знаешь, – вновь засмеялся он.

Эви села напротив.

– Кассандра жила недалеко, у какой-то родни, и все же Джейн ни секунды не собиралась ждать, чтобы сказать сестре то, что хотела. Представляете – только дописав эти невероятные последние главы, она сразу взялась за письмо! Это о многом говорит. О том, насколько она была невероятной…

– Как и об обратном, – уточнил Ярдли. – И все же какой настоящей и живой она теперь кажется…

Он перечитал письмо, обрывавшееся на половине страницы.

– Значит, Кассандра все же вмешалась в ее роман с тем незнакомцем, что жил у моря.

– Сестер у меня нет – только четверо невыносимых братьев, но как же крепко были связаны меж собой она и Кассандра! Словно у них была своя собственная, маленькая семья. Совсем как Джейн и Элизабет Беннет – друг для друга готовы на все, перед лицом самой страшной беды. Должно быть, Кассандре было проще – ее жених умер рано, и она была своего рода уважаемой вдовой, но каково было Джейн?

– Знаешь, – вслух размышлял Ярдли, – всегда считал странным то, что семья какого-то малознакомого мужчины, жившая в городке на побережье, сообщила Джейн, пробывшей там всего месяц, о его смерти. Должно быть, они вели переписку. Или в его семье знали, что между ними что-то есть. И все эти годы она винила Кассандру в том, что их роман оборвался.

Ярдли осторожно положил письмо на колени.

– Те годы, про которые ничего не известно. Все письма тех лет Кассандра уничтожила. Это факт. Но мы ничего не знали о том, почему она так поступила.

– Но теперь знаем.

– Теперь знаем, – согласилась Эви, радовавшаяся оттого, что Ярдли с такой горячностью поддержал ее.

– Так, значит, – он вернул ей письмо и вновь поднялся с кресла, не в силах усидеть на месте от волнения, – «Доводы рассудка» были своего рода зеркалом ее жизни. Так она боролась с жесточайшим горем. С неизжитой обидой на сестру.

– Думаю, написав этот роман, она поставила жирную точку в этой истории. Мне кажется, она понимала, что долго не проживет, и хотела покоя, умиротворения и наконец простила ее. Ей хотелось освободиться от горестей и терзавших ее обид.

– Знаешь, я всегда думал о том, как удивительно кто-то вроде Джейн Остен может продолжать жить на страницах своих собственных книг. Кто знает, как повернулась бы ее жизнь, если бы тогда, в двадцать три года, Кассандра не помешала ей? Может, если бы она вышла замуж, три ее поздних романа никогда бы не увидели свет.

– Мне кажется, она прекрасно это понимала, – ответила Эви. – Особенно если вспомнить о том, сколько женщин тогда умерло в родах – как две ее невестки, – и она тоже боялась этого. Об этом говорится в ее письмах.

– Эви, я понимаю, что мы почти не знакомы, но…

– Я так не думаю, – улыбнулась ему девушка. – По-моему, мы очень похожи.

И она вновь услышала его смех.

– Да, бедняжка, даже слишком. Значит, твой каталог закончен?

– Да, я все доделала сегодня.

– Поразительно. Правда. Послушай, ты можешь одолжить мне его?

– Да, – подумав, согласилась она. – Но оригинал письма останется у меня. Впрочем, я сделала копию.

– Ну конечно. Ты совершенно права – не стоит рисковать, вдруг что-то потеряется. Кстати, ты почти верно оценила все эти книги. Речь идет о десятках, а может быть, и сотнях тысяч фунтов. Кто бы ни унаследовал эту библиотеку – ее распродажа станет одной из крупнейших в истории. Нам следует сделать все, чтобы сохранить ее – ради мисс Франсес, ради нашего общества, но важнее всего – ради наследия Джейн.

– Я полностью согласна, – сказала Эви. – Я надеялась, что вы меня поддержите.

– Мы же оба любим Джейн, – подмигнул он. – Конечно, поддержу.

Олтон, Хэмпшир.

Февраль 1946 года

Колин Нетчбулл-Хьюгессен был бестактным, глуповатым холостяком сорока двух лет, жившим в небольшом таунхаусе на окраине Бирмингема. Одним февральским утром он изучал расписание скачек в «Таймс», и ему попалось следующее объявление: