Жизнь, какой мы ее знали - Сьюзан Бет Пфеффер

– Я и забыла, как это тяжело. Особенно «а». Мой левый мизинец не справляется с механикой.

Столько времени не было дождя, что я успела забыть, как он звучит. Солнечный свет тоже трудно вспомнить. Дни становятся короче, но это ничего не меняет.

Воздух продолжает портиться. Чем больше времени проводишь вне дома, тем более чумазым возвращаешься. Мама переживает, как пепел влияет на легкие Мэтта и Джонни: они все-таки ходят за дровами каждый день, насколько их хватает, пусть даже и в масках.

Мы с мамой отстирываем вещи как можно тщательнее и развешиваем сушиться в доме, но они все равно серые. Обтираемся ежевечерне, наши тряпочки-мочалки дико грязные, их вообще не отмыть. С полотенцами дела не лучше.

Мэтт говорит, прогрессирующее загрязнение воздуха значит, скорее всего, что извергается все больше вулканов, но наверняка нам не узнать. Почта пока работает, но писем доставляют все меньше, и, когда они доходят до нас, информация уже устарела на недели и месяцы. В сентябре могло случиться много всего, а мы и понятия не имеем.

У толстого слоя пепла только один плюс: совершенно не видно луны. Раньше, особенно в ветреные ночи, еще можно было различить ее очертания. Но теперь совсем нет. И я рада, что мне больше не приходится на нее смотреть. Можно притвориться, что ее там вообще нет, а раз ее нет, то все скоро придет в норму.

Ну ладно. Я знаю, это бред. Но все равно радуюсь, что мне не надо на нее смотреть.

10 октября

День Колумба.

В честь праздника попросила маму подстричь меня очень коротко, как я ее. У нее пока ничего не отросло, но к такому привыкаешь, а мыть голову сейчас я просто ненавижу. Волосы жидкие, противные и никогда не промываются до конца. Решила – с короткими будет легче.

И вот мама отрезала мою шевелюру. После стрижки я посмотрела в зеркало. Мне потребовалась вся сила воли, чтобы не заплакать.

И я не заплакала. А мама поцеловала меня, обняла и сказала, что я очень красивая с короткой стрижкой.

– Хорошо, что бары закрыты. Ты могла бы сойти за совершеннолетнюю.

Я правда очень ее люблю. По крайней мере мы больше не ругаемся.

Когда вошли Мэтт и Джонни, у них на лицах был шок. Но Мэтт заявил, что я выгляжу отлично, и попросил маму подстричь его тоже. В конце концов мама подстригла всех.

Мы бросили волосы в печку и смотрели, как они там плавятся.

13 октября

Сегодня утром было почти минус двадцать.

Мама с Мэттом страшно поругались. Мэтт считает, нам пора использовать оставшуюся солярку. А мама говорит, надо подождать хотя бы до ноября. Мэтт выиграл спор. Сказал, что к ноябрю трубы замерзнут, а сейчас еще можно какое-то время использовать воду из скважины.

Они с Джонни перетащили мамин матрас с веранды на кухню. Потом поднялись на второй этаж и по очереди спустили все остальные матрасы.

Я пошла наверх, перекрыла все батареи и позакрывала двери.

– Вернемся в свои комнаты весной, – сказала мама. – Это не навсегда.

Теперь мы с мамой спим на кухне, а Мэтт и Джонни в гостиной. Нам с мамой чуть лучше, потому что в кухне немного теплее из-за печки на веранде. И места у нас побольше. Мэтт, Джонни и я составили всю мебель из столовой и гостиной в кучу, чтобы освободить место для двух матрасов, но передвигаться там почти невозможно. Когда солярка закончится, мы все переедем на веранду.

Уговариваю себя, мол, в моей спальне было не так уж удобно. Там жуткий холод, иногда я лежала под одеялами и тряслась, не в силах уснуть. Но это мое единственное личное пространство. У меня там свои свечи, свой фонарик, и никто не запрещает мне пользоваться ими. Могу писать, читать, воображать, что я в другом месте.

Наверное, лучше все-таки жить в тепле.

Хочется плакать. А поплакать-то больше негде.

14 октября

Мэтт по-прежнему каждую пятницу ездит на почту узнавать, нет ли каких новостей. Он вернулся, когда мы с мамой стирали белье в кухонной раковине. Подозвал меня жестом и повел в кладовку:

– У меня плохие новости. Меган в списке умерших.

Да, теперь там такое висит. Список умерших. Если узнаешь, что кто-то умер, вписываешь его имя на листок. Конечно, речь только о местных. Мы ведь понятия не имеем, кто там еще умер во всем остальном мире.

Видимо, я ничего не ответила, потому что Мэтт продолжил:

– Ее мать тоже.

– Что? Почему?

– За что купил. Они обе в списке. На прошлой неделе их имен там не было, но это ничего не значит. Ты же понимаешь, список этот…

– Меган умерла, – произнесла я вслух.

Очень странно это звучало, нелепо. Меган умерла. Мир умирает. Меган умерла.

– Я спросил на почте, но там всего-то была пара человек, и они ничего не знали. Многие умирают. Трудно уследить за всем.

– Меган хотела умереть. Но мне кажется, ее мать – нет.

– Сейчас у людей не всегда есть выбор. В любом случае, я думал, ты должна узнать.

Интересно, если я расплачусь, слезы будут серые?

15 октября

Проснулась утром с мыслью, что преподобный Маршалл наверняка в курсе, как не стало Меган и ее матери. Сообщила маме, куда собираюсь, она спросила, не хочу ли я взять с собой Мэтта. Я отказалась, сказала, что мне и так будет нормально. На самом деле мне все равно, нормально я дойду или нет. Какая разница?

До церкви преподобного Маршалла я добиралась полчаса и к концу дороги уже хрипела и сипела. Не понимаю, как Мэтт и Джонни выдерживают улицу. Я вся продрогла и очень обрадовалась, что в церкви тепло.

Внутри молились несколько человек. С тех пор как закрылась библиотека, я ни с кем, кроме семьи, не встречалась. Непривычно было видеть других людей, к тому же они мало отличались от скелетов. Пришлось напоминать себе, как разговаривать, как задавать вопросы, как благодарить. Но я справилась, и кто-то сказал мне, что преподобный Маршалл у себя в офисе. Я постучала и вошла.

– Я здесь насчет Меган Уэйн. Я была ее лучшей подругой.

– Лучшей подругой на земле, – произнес он.

У меня не было сил вести с ним богословские споры, так что я просто кивнула.

– Она умерла, – сказала я, как будто он мог не знать. – И ее мать тоже. Я подумала, вы сможете рассказать, что случилось.

– Господь забрал их. Я молюсь за их души.

– С душой Меган все в порядке. И с душой ее матери тоже. Как именно Бог забрал их?

Преподобный Маршалл посмотрел на меня так, словно я комар, которого ему хочется прихлопнуть.

– Не нам вопрошать о Божьих решениях, – сказал он.

– Я никого и не спрашиваю, кроме вас. Что с ними произошло?