2084. Конец Света - Буалем Сансаль

Рам вроде бы пошутил, но при этом сверкнул напряженно-жестким взглядом, а в его голосе послышались воинственные нотки.

Тем утром Анк и Кро вдвоем явились к Ати в комнату и сообщили, что у дверей стоит Био и принес он чрезвычайную новость:

– Его Превосходительство Тоз оказал вам честь приглашением в свой музей, – хором выпалили они.

– В музей?.. А что это такое?..

Этого бедняги не знали – как и Ати, который впервые услышал это слово. В абиязе его не существовало, так как в соответствии с недавним постановлением верховного комиссариата по абиязу и абиязознанию, где председательствовал Достойный Ара, выдающийся лингвист и беспощадный противник многоязычности как источника релятивизма и святотатства, имена нарицательные, происходящие из оставшихся еще в употреблении древних языков, должны были иметь в качестве префиксов или суффиксов, в зависимости от слова, элементы аби или аб, йод или йо, Гка или Гк. Все принадлежало религии, одушевленное и неодушевленное, и названия тоже, поэтому следовало это обозначить. Таким образом, слово «музей» или входило в число исключений, предусмотренных тем же указом и на какое-то время еще допускаемых, или же пришло из древнего языка, ныне запрещенного, но до сих пор употребляемого кое-где в отдельных анклавах, и тогда для этого слова не существовало ни толкований, ни переводов. Также случалось, что в обыденной жизни люди порой выражались абы как, несмотря на риск быть выданными своими же детьми, слугами или соседями, а поместье обладало всеми свойствами частной, а то и даже суверенной жизнедеятельности.

– Ну и что тут чрезвычайного? Я знаком с Тозом, я пил кофе у него дома в А девятнадцать, я и жил в его потайном складе, о котором вы ничего не знаете, потому что никогда не выходили за пределы поместья, – сказал Ати, натягивая бурт.

– Но… но… он еще никогда никого не пускал в свой музей… Только один раз, в самом начале, по случаю торжественного открытия, он пригласил своих братьев Его Милость и Главного Камергера, своего племянника господина Рама, который всем управляет, и с тех пор больше никого… никогда никого…

Ага, вот теперь дело становилось очень интересным.

Био был еще больше взволнован: бедный посыльный надеялся укрыться в тени Ати и вместе с ним войти в музей, чтобы наконец увидеть, что же там происходило в течение стольких лет. В лагере давно замечали, как к музею то и дело подъезжают грузовики, откуда выгружают какие-то ящики; как выбрасывают упаковку, привозят и увозят нанятых в отдаленных городах рабочих, которые за все время ни разу не высовывали носа наружу, находясь взаперти внутри здания.

Зависть прямо-таки повисла в воздухе. Проходя по территории поместья, Ати заметил, что люди преисполнены благожелательного любопытства; их взгляды говорили:

– Ох, чужеземец, как же тебе повезло, сейчас ты увидишь то, чего нам не увидеть никогда… Почему ты, а не мы, члены клана?..

Био и Ати двигались быстрым шагом целый час, отчего ноги у них немного отяжелели; спутники пересекли обширный земельный участок, где, как гордо объявил Био, трудились технические работники электрической и гидравлической станций, затем промышленную зону, заполненную шумными содрогающимися цехами, затем проследовали вдоль незастроенной и тщательно огороженной территории, предназначенной для стрельб и тренировок армии Его Милости, где, согласно математическим расчетам Био, могли бы разместиться по крайней мере три деревни, и в конце концов вышли на просторный, покрытый зеленью участок, в центре которого возвышалось пышное белое строение в обрамлении безукоризненно постриженного газона. Позже Ати узнал от Тоза, что это здание было уменьшенной в пять раз копией древнего авторитетного музея гигантских размеров под названием Лувр или Луфр, который был разграблен и стерт с лица земли во время Первой священной великой войны и захвата Абистаном Лига, или Высших Соединенных Регионов Севера. Ати также узнал, что единственной страной, которая оказала сопротивление силам Абистана, была Ангсоц… или Ансок, и то потому, что ею правил сумасшедший диктатор по имени Большой Брат, который использовал в сражении весь свой ядерный арсенал, но в итоге и это государство было повержено и утоплено в собственной крови.

Тоз уже находился там, полулежа-полусидя в каком-то диковинном кресле: отрезе брезента, натянутом между четырьмя деревянными брусками. Ати услышал, как Тоз назвал его нелепым словом «шезлонг». Неужели в нем удобно сидеть? Надо будет попробовать. Тоз улыбался, а в его взгляде угадывалась насмешливая нотка; он будто говорил: «Я таки обдурил вас, Коа и тебя, очень сожалею, но, как видишь, не со злым умыслом». Вдруг взгляд Его Превосходительства омрачился, а лицо чуть искривилось в горькой гримасе. Ати догадался, что Тоз подумал о несчастном Коа и что он все-таки некоторым образом упрекал себя за случившееся.

Тоз потрепал по плечу Ати и подтолкнул его ко входу в здание:

– Добро пожаловать в Музей ностальгии!

Затем одним движением оттолкнул тень несчастного Био, который изо всех сил тянул шею, чтобы хоть одним глазком заглянуть за приоткрытую тяжелую дверь. Что он там увидел бы? Да ничего, только широкий, совершенно белый и совершенно пустой вестибюль. Дверь захлопнулась у него перед носом.

– Заходи, любезный Ати, заходи… будь моим дорогим гостем… Я пригласил тебя в мой тайный сад в качестве извинения за то, что злоупотребил вашим доверием… а еще и потому, признаюсь, что ты мне нужен… Путешествие во времени и пространстве, к которому я тебя призываю, поможет мне в моем исследовании, а то я уже дошел до того, что сомневаюсь во всем, начиная с самого себя. Присядем на минутку… да, прямо здесь, на полу… Я бы хотел подготовить тебя к тому, что ты сейчас увидишь. Ты ведь не знаешь, что такое музей, потому что в Абистане их просто нет… Такова наша страна, она была рождена с абсурдной идеей, что все, существовавшее до пришествия Гкабула, является ложным и пагубным, а значит, должно быть разрушено, уничтожено и забыто, как и любое Иное, если оно не подчинилось Гкабулу. Музей – своего рода отрицание этого безумства, мой бунт против него. Мир существует как с Гкабулом, так и без него, отрицание или разрушение не упраздняет его; напротив: отсутствие этого мира делает воспоминания о нем более яркими, более ясными, а в отдаленной перспективе – вредоносными для самой идеи его отрицания, так как ведет к идеализации и сакрализации прошлого… Но в то же время, и ты это, наверное, почувствуешь, музей – это парадокс, подлог, не менее вредоносная иллюзия.

Восстановление исчезнувшего мира – это всегда в определенной мере его идеализация и одновременно в некотором смысле разрушение его во второй раз, поскольку мы вырываем прошлое из одного контекста, чтобы вставить в другой, и таким образом фиксируем его в неподвижности и тишине или же побуждаем его говорить и делать такое, чего он, возможно, не говорил, не делал. Рассматривать его в таких условиях равносильно разглядыванию трупа человека. Ты можешь смотреть на него сколько угодно, помогать себе прижизненными фотографиями этого человека, ты можешь прочитать все, что об этом человеке было написано, но ты никогда не сможешь прочувствовать на себе ту жизнь, которой этот человек жил и которая жила вокруг него. В моем музее хранится множество предметов определенной эпохи – двадцатого века, как называли ее современники, – расположенных в зависимости от предназначения и использования, для которых они создавались; ты увидишь также поражающие своей правдоподобностью восковые фигуры мужчин и женщин, изображающие их в повседневной жизни, восстановленной до мельчайших деталей, однако всегда будет чего-то недоставать: какого-то движения, дыхания, тепла, без которых картина есть и всегда будет лишь натюрмортом, мертвой натурой. Воображение, каким бы большим оно ни было, не в силах наделить жизнью… Возьмем, например, тот шезлонг, в котором я сидел или лежал только что и который вызвал твое удивление. Он принадлежит своему времени, он был создан благодаря определенному восприятию жизни… Если бы я рассказал тебе об отпуске, развлечениях, туризме и превосходстве по отношению к природе, поставленной на службу человека, если бы ты узнал, что все это значит, и смог бы прочувствовать все эти вещи в их тогдашней полноте, ты увидел бы шезлонг таким, каким он был на самом деле, а не куском брезента, натянутым на четыре деревянных бруска, как ты, конечно же, подумал, увидев его.