Лестница в небо - Джон Бойн

– Я просто хочу повидать своих детей, – тихонько произнес Роберт. – Мне можно войти? Пожалуйста!

– Нет, нельзя, – сказала она. – Если ты сейчас туда войдешь, они только перевозбудятся, а я их планировала уже скоро укладывать. Лучше бы ты просто ушел.

– Но, Ребекка, он же добирался в такую даль, – возмутилась я. – Несколько минут уж точно не помешают…

– Ох, ну вот, поехали, – сказала она, закатывая глаза. – Вечно ты за него, а?

– Ничего я ни за кого, – ответила я. – Но сегодня же Рождество, в конце концов.

– Видишь? – сказала она, повернувшись к Арьяну, который тоже вышел к нам в прихожую, но держался чуть поодаль, не уверенный в своей роли в общей беседе – если такая ему вообще полагалась. – Вот с чем мне приходится жить. Никто никогда меня не поддерживает.

– Я вот честно не ссориться приехал, – спокойно произнес Роберт. – Привет, Арьян, как дела?

– У меня хорошо, спасибо, – ответил тот. – А ты как?

– Лучше некуда, – ответил Роберт. – В начале недели был небольшой насморк, но теперь, кажется…

– Мы не могли бы прекратить, пожалуйста, этот светский треп? – спросила Ребекка, уже возвысив голос.

– Тебе от насморка и простуды лучше чего-нибудь попить, – произнес ты. – В такое время года подцепишь что-нибудь – и сляжешь на несколько дней.

– У меня нурофен есть, если поможет, – предложил Арьян.

– Спасибо, Арьян, – сказал Роберт. – Но, кажется, пока у меня все в порядке.

– Ну, я могу дать тебе парочку с собой, если…

– Арьян! – взревела Ребекка, и я аж вздрогнула. – Ты не мог бы… – Она умолкла, закрыла глаза и глубоко вдохнула носом. Такое, воображала я, терапевт ей мог посоветовать делать в минуты стресса.

– Будет как раз то, что надо, если я увижусь со своими детьми, – сказал Роберт. – Так даже Идит считает.

– Я просил тебя не впутывать в это Идит, – сказал ты, сделав шаг вперед и обхватив рукою меня за плечи.

– Я помню, – согласился он. – Извини. Но послушай, Ребекка, можно я просто зайду и поздороваюсь? Чего нам тут всем топтаться в прихожей.

Не успела она ответить, как старший мой племянник Дэмьен выскочил из гостиной и завопил от восторга при виде своего отца, подбежал к нему и обхватил ему ноги. Мгновение спустя возник и Эдвард – и поступил точно так же, и сразу же оба мальчишки принялись наперебой ему рассказывать, какие подарки они получили, схватили его за каждую руку и потащили в гостиную показывать новые игрушки.

– Извини, – произнес Роберт, проходя мимо Ребекки, при этом ему не удалось скрыть в голосе нотку торжества. – Честное слово, я ненадолго. Час максимум.

– Этого я так не оставлю, – произнесла Ребекка, едва он скрылся в гостиной и притворил за собой дверь. – Если он считает, будто может являться когда ему только заблагорассудится и…

– Быть может, если б ты организовала ему подходящие часы посещений, – сказала я. – А то, я так понимаю, с тобой ужасно трудно иметь дело.

– Ох, да заткнись ты уже, Идит. Ты же совсем не соображаешь, о чем толкуешь.

– Но ты обратилась к нам всем, Ребекка, – проговорил ты. – Поэтому вполне обоснованно твоя сестра высказала собственное мнение.

– И ты, значит, на его стороне, да? – спросила она. – Какой сюрприз! Послушай, между нами все кончено, и я не желаю, чтобы он все время околачивался вокруг, неужели это так трудно понять? Мальчики принадлежат мне, и…

– Ох да ради ж бога, – сказала я, всплеснув руками. – Мальчики никому не принадлежат! А если они и чьи-то, то вас обоих!

– Они принадлежат мне, – стояла на своем она, – и их нужно оставить в покое, чтобы они приспособились к своей новой жизни.

Я больше не могла слушать всю эту чепуху и вслед за Робертом ушла в гостиную, а за мною медленно, один за другим, – ты, Ребекка и Арьян. Роберт сдержал слово – пробыл лишь час, и если б мальчишки не кинулись в слезы, когда он наконец ушел, это был бы совершенно приятный визит.

Только позже тем вечером, когда я уже засыпала, на ум мне взбрела одна реплика нашего спора. Ты сказал это Роберту.

Я просил тебя не впутывать в это Идит.

Когда это ты у него это просил, Морис? Потому что было это не тогда, когда мы все там стояли. Ты звонил ему после того, как он приезжал ко мне повидаться в УВА? Или сам ездил в Лондон и мне об этом ничего не сказал? И что еще делал ты все те месяцы, о чем я не подозревала? С учетом всего этого ты простишь меня, если я кажусь несколько мнительной.

Новый семестр начался волнующе – с двух известий; одно стало поводом для празднования, другое – причиной скандала.

Первое – объявление Гэрретта Колби, что он подписал договор с издательством на выпуск его дебютного сборника рассказов “Голоса зверей”. Он сообщил нам это, когда мы расселись перед вводным семинаром, на котором критиковать должны были как раз его, и реакция других студентов разнилась от восторга до зависти и от неверия до чего-то, напоминающего тщательно подавляемую ярость.

Я взвесила хорошенько, говорить об этом тебе или не стоит, но решила, что должна. Все равно ты в итоге узнаешь и спросишь, почему я сразу не сказала тебе сама. Но пару дней все-таки я выждала и сообщила, когда мы сели вместе ужинать и у тебя, судя по виду, было хорошее настроение. В тот вечер я вернулась домой, и меня немного раздосадовало, что ты снова работаешь у меня в кабинете. Ты отметил, что его окно смотрит в сад, а не на улицу, а тебе нужен покой, чтобы писать, а кроме того, я же все равно почти весь день в студгородке, поэтому какая разница?

– У тебя, кажется, приподнятое настроение, – заметила я, когда мы ели. – Работа, должно быть, продвигается неплохо.

– Очень хорошо она движется, – бодро заявил ты. – Знаешь тот миг, когда осознаешь, что книга у тебя в надежной хватке и ты точно понимаешь, куда дело идет?

– Вроде того, да.

– Вот так вот мне сейчас. Писать роман – это война, и мне кажется, что я в ней наконец побеждаю.

– Я не на шутку рада это слышать, – ответила я. – Так ты мне хоть намеком дашь понять, о чем будет твоя книга?

– Боюсь, что нет, – сказал ты, покачивая головой и ухмыляясь, словно проказливый малыш. – Ты ж не против, правда?

– Едва ли я имею на это право, – сказала я. – Не то чтоб я рвалась тебе рассказывать о своей.

– Именно, – подтвердил ты. – Ты, должно быть, все равно уже движешься к окончательному черновику?

– Еще месяца полтора или около того. А ты?

– Примерно столько же.

– Что? – спросила я и уставилась на тебя в изумлении. – Но ты же начал только в ноябре.

– Я знаю, но она просто складывается гораздо быстрее, чем я воображал. Такое бывает. Энтони Берджесс написал “Заводной апельсин” где-то за три недели, между прочим. Фолкнер “Когда я умирала” – за шесть.