Порнографическая поэма - Майкл Тернер

— И потом, — продолжила она, — я решила, что после школы хочу учиться в английском университете. Думаю, буду изучать живопись. В Голдсмитс-колледже, школе Слейда., я еще не решила. Хочу стать художницей.

С этим я тоже не мог спорить. Нетти умела все, а профессия художника — далеко не худший выбор.

Действительно, я не мог оспорить ни одного ее аргумента, потому что понятия не имел, что сказать. Она определенно хотела, чтобы я ухватил наживку: старалась добиться от меня ответной реакции, заставить открыться, пустить ее в душу. Зачем — для меня это так и осталось загадкой. То есть на меня произвела сильное впечатление ее определенность с целью жизни. И мне очень недоставало хотя бы частички такой определенности, потому что у меня насчет будущего не было абсолютно никаких идей. Действительно не было. И теперь Нетти уезжала. Я оставался один. Может, все из-за этого. Я ничего не мог сказать, потому что оставался один? Она хотела, чтобы я уговаривал ее остаться? Но какой в этом был смысл? Она все равно бы уехала. Это я знал наверняка.

Поэтому я в отчаянии произнес:

— А как же тогда мы?

Нетти посмотрела на меня:

— А что «мы»?

— Ну…

— Что «ну»? — рявкнула она.

— Мы по-прежнему друзья, не так ли? — произнес я и тут же почувствовал себя круглым идиотом, не предложив чего-то более существенного.

— Разумеется. — Нетти похлопала меня по руке.

— Мы же небезразличны друг другу, так? — Я сжал ее руку, Нетти улыбнулась. Тут мне захотелось рассказать ей все. Но вместо этого с губ сорвался вопрос: — Ты меня любишь?

Очень надеялся услышать положительный ответ. Улыбка Нетти стала шире.

— Я же позволяю тебе трахать меня в жопу, не так ли?

Она уехала на следующей неделе. Мы прощались на железной дороге, прошли мимо Кипресс-кроссинг, зарослей ежевики, до нашей старой начальной школы. На обратном пути остановились неподалеку от того места, где Биллингтон складировал свой мусор, и обнялись. Только обнялись. Уже на Кипресс Нетти спросила, смогу ли я зайти к ней домой, потому что она приготовила мне подарок. Я чуть покраснел: сам-то о подарке не подумал. Но она сказала, это ерунда, поскольку подарок на самом деле не от нее. Я не очень-то понял, о чем она, но твердо решил не спрашивать: если прощальный подарок Нетти — сюрприз, мои вопросы только бы все испортили.

Она взбежала на второй этаж, а я остался на крыльце. Вернулась она быстро, с большим пластиковым пакетом из «Ле Шато». Боже, неужели она купила мне свитер? Нетти открыла пакет и достала коробку, обернутую разрисованной от руки подарочной бумагой. Бумага показалась мне знакомой. Где я видел этих палочек-птичек и червяков? И эти слова; каждая буква что крючок для рыбной ловли. Какой-то бессмысленный подарок. Я положил его обратно в пакет, мы поцеловались у двери ее дома, на глазах у соседей. Мимо проехала патрульная машина. Нетти сказала, что мы увидимся на Рождество. Потом добавила, что любит меня.

— Кинокамера?

— Совершенно верно. Та самая кинокамера, которую Джон и Пенни дали мне в седьмом классе. Все эти годы Нетти хранила ее.

— Продолжайте.

Длинный уик-энд Дня труда. В следующий вторник мне идти в одиннадцатый класс. Мать дала мне сто долларов, чтобы я купил новую одежду для школы. Обычно мы ходили по магазинам вместе, но в тот год, полагаю, она решила, что я достаточно взрослый, чтобы самому делать покупки. Но я не понимал, зачем мне новая одежда. Меня вполне устраивала старая. Я ей так и сказал.

— Но разве ты не хочешь произвести хорошее впечатление? Не хочешь модно одеться? У тебя всегда был хороший вкус, — удивилась она.

— Нет, — заявил я ей, — абсолютно нет, теперь мне без разницы, что думают обо мне люди. Я хочу стать незаметным для всех.

— Но ты всегда носил джинсы и клетчатые рубашки, — услышал я от нее. — И потом, лучший способ оставаться незаметным — одеваться как все.

— Я ношу то, что мне удобно, — указал я ей. — Возможно, куплю носки и нижнее белье, но вообще предпочитаю ходить в магазин, когда в этом возникает необходимость, а не в связи с началом учебного года, когда все идут туда именно с этой целью.

Потом я услышал, как она говорит с миссис Смарт по телефону. Из реплик матери было понятно, что миссис Смарт убеждала ее не волноваться: просто у меня такой период в жизни.

Но это был не период. После отъезда Нетти я разработал план. Назвал его планом выживания, призванным помочь мне отучиться еще два года, остающиеся до окончания средней школы, не сойдя с ума. Решил, что буду ходить только на занятия, делать все, что положено, а потом сразу возвращаться домой. Никаких тренировок, игр, клубов, танцулек, вечеринок. Никакого общения. Ни с кем. Отношения между мной и «Пойнт-Грей-секондери» будут исключительно деловыми. А освободившееся время я посвящу своей личной жизни. И если сие означало уход из юношеского века, кого это волнует? На хрен Нетти. Ее совет начисто лишен здравого смысла, раз она оставила меня в таком состоянии.

— Вот тогда вы усовершенствовали детектор лживости.

— Совершенно верно. Детектор служил навигационным устройством, по которому я прокладывал путь в этом мире. С его помощью я распознавал людей.

— Вы проверяли на нем себя?

— Иногда.

Мои дни проходили следующим образом. Я вставал, шел в школу, честно отсиживал на всех уроках. Возвращался домой в полдень, ел, случалось, дрочил. Перед возвращением в школу ставил пластинку, которая помогала протянуть вторую половину дня. «Рамонес», скажем. Или Игги Попа. Все это я покупал у Робина Лока.

То же самое повторялось и после школы. Я приходил домой, ел, спускался в подвал, где курил гашиш и учился играть на гитаре. Читал, рисовал в старом альбоме, который прикупил на какой-то распродаже. Просто сидел, обкуренный, и слушал стереосистему, которую мне подарили на день рождения. Иногда снова дрочил. Но главным образом думал.

Время от времени сестра спускалась вниз и доставала меня. Она злилась, потому что я ясно дал ей понять: подвал мой, и как только я избавлюсь от страха перед пауками, так сразу переберусь туда жить, поэтому ей пора воспринимать подвал как мою комнату. Я сказал это матери, и она пообещала передать все сестре. Мне повезло, и я подслушал этот разговор. Мать сказала, что мне уже шестнадцать, а потому мне требуется больше места, чем раньше. Но мою сестру это не убедило. Ей исполнилось двенадцать, и она хотела знать подробности.