Московский душегуб - Анатолий Афанасьев

– Необязательно. Комплекс эксгибиционизма.

Вполне может быть порядочная, целомудренная дама, но себе на уме.

– Что такое – эксионизм? Еврейка, что ли? – нахмурился Петруша.

– Наука относит эксгибиционизм к легким половым извращениям, но я с этим не согласен. Что же извращенного в желании человека вернуться к природе, к своему натуральному облику? Я бы даже сказал, что скорее уж этакая, знаешь, истерическая стыдливость свидетельствует о психическом надломе.

Научное объяснение, в котором он ни бельмеса не понял, так понравилось Петруше, что он торопливо заказал триста граммов водки. Только когда выпили и закусили и в глазах у обоих заслезилась истинно братская приязнь, он вернулся к начатой теме:

– А вот как ты со стороны посмотришь, Коля, как гинеколог? Вот есть одна красотка, и вижу, тянется ко мне, а не дает. И при этом все время голая, как гесионистка. Вот куда ее можно отнести?

Коля Фомкин озадаченно пережевывал кусочек копченой колбасы.

– Голая – почему? Ты ее раздел?

Петруша разозлился:

– Сама разделась, сама! Я тебе про что толкую?

И не дает. Нормальная она?

– Другой мужик у нее есть?

– Это вряд ли.

– Может, она девушка?

– Да ты что, Коль? Ей за тридцать. И все время голая.

– Не больная? Я имею в виду триппер.

– Здоровей нас с тобой.

– Любит, – твердо сказал Коля Фомкин. – Любит и стыдится признаться. Других объяснений нет.

Петруша не поленился встать:

– Дай тебя обниму и поцелую, друг!

Застигнутый врасплох столь горячим проявлением чувств, Фомкин судорожно прижал под мышкой кобуру, чтобы ее невзначай не нащупал Елизаров ординарец…

* * *

Вечером по телефону доложил Башлыкову:

– Сделано, шеф. Обезьяна на поводке. Подробности – письмом.

– Чтобы никакой инициативы, Коля! Гляди у меня!

За два года Коля Фомкин выработался в первоклассного гончака, неутомимого, сметливого, с индивидуальным почерком, и Башлыков им гордился. Но был у Фомкина недостаток, который мог стоить ему головы, – чрезмерная самоуверенность. Сам Башлыков после неудачного покушения на Благовестова плотно держался в тени. Отчасти он был доволен, что старик воскрес из мертвых. Психологическую сверхзадачу Башлыков выполнил, подбросил сухое полешко в костер страха, подозрительности и вражды. Драчка между подпольными синдикатами затеялась смертельная и быстро переместилась в верхние слои власти. С удовольствием он наблюдал по телевизору и по газетам, какие там завязывались узелки. Все эти "новые русские", награбив больше, чем могли унести, пока еще на глазах у изумленной публики денно и нощно обливали друг друга грязью, но уже готовы были приступить к взаимному истреблению.

Враг приоткрыл лицо, оно было безумным. Хасбулатовы и Гайдары, продолжая по инерции цокать языками о светлом рыночном рае, на самом деле приуготовились к последнему единоборству на узкой площадке между вчерашней победой и завтрашним небытием. Кто посметливее, грузил чемоданы и исчезал за горизонтом, подавая издалека торжествующие клики. Неслыханный разлад начался и среди тех, кто управлял правительственными марионетками. Мудрые финансовые воротилы, повелители людских судеб, уже не думали о наращивании капитала, о сверхприбылях, а мечтали лишь о том, как бы половчее замочить конкурента. Заокеанские братья с ужасом взирали на русскую смуту, в которой невозможно было что-либо понять. Особенно сокрушались те, кто успел закинуть в это болото долларовый крючок. Со слезами на глазах они наблюдали, как русское ворье перегрызало этот крючок зубами.

Башлыков вернулся на кухню, где Людмила Васильевна угощала чаем Ваню Полищука, вызванного на инструктаж.

– Ну давай, – сказал Башлыков, доверительно прикоснувшись ладонью к плечу замечательного юноши. – Все подробно, изо дня в день: как работаешь, с кем познакомился. Вот тебе бумага, нарисуешь расположение комнат на втором этаже. Сможешь?

– Смогу, – Иван застенчиво поглядел на Людмилу Васильевну.

– Ее не стесняйся, – понял его взгляд Башлыков. – Это могила. Единственная женщина, которой можно доверять. Чуть пикнет – и нет ее на свете.

Подробный, со множеством остроумных наблюдений Ванечкин доклад Башлыков выслушал с чувством глубокого удовлетворения. Он в нем не ошибся. В белокуром юноше было много такого, что вселяло надежду.

Он был порождением Москвы, чумного города, но тлетворное влияние времени его словно не коснулось.

Умен, скрытен, изящен, не по годам проницателен, а главное, давненько Башлыков не встречал человека, в котором так пронзительно торжествовала природная склонность к справедливости. Одним своим таинственным явлением этот мальчик как бы отрицал победительную силу грязи и подлости жизни. Он был явно из тех, кого так не хватало сейчас в России, кто ради благородной идеи готов был пожертвовать молодостью и кровью. Когда Башлыков понял это, ему самому стало легче жить.

– Хотя я полностью доверяю Людмиле Васильевне, – сказал он, – но кое-что хочу сказать тебе по секрету.

Людмила Васильевна молча удалилась, не поднимая глаз.

– Она тебе нравится? – спросил Башлыков.

– Она красивая, в ней много печали.

Как приятно разговаривать с этим мальчиком, подумал Башлыков.

– Тебе говорит что-нибудь фамилия Мещеряков?

Иван напряг память.

– Да, есть такой. У него кабинет на втором этаже. Кажется, специалист по межмуниципальным конфликтам.

– Предатель и сволочь. Бывший генерал-особист.

Сдал нашу агентуру в Болгарии. Скажи, Вань, ты мог бы убить человека?

Ни одна черточка не дрогнула на ясном лице.

– Не знаю. Я должен убить Мещерякова?

– Понимаешь, Ванюша, в этой игре пощады никому не будет. Ни тебе, ни мне, ни им. Да это и не игра вовсе. Это война. Если ты это не осознал, самое время тебе вернуться на школьную скамью.

– Школу я окончил, – улыбнулся Иван. – Григорий Донатович, значит, вы предлагаете террор? Но я в него не верю. Террор – бессмысленное кровопускание. Занятие для недоумков из красных бригад. Те, кто с помощью террора пытался переделать мир, оказывались в конце концов обыкновенными убийцами.

– Не совсем так. Видишь, все же ты не доучился.

К семнадцатому году народовольцы отстреляли около двенадцати тысяч человек. Царь рухнул не потому, что на него надавили большевики, а потому, что его некому было поддержать. Он остался одиноким. Лучшие кадры монархистов выбили, как мишени в тире. История, братец.