Сто лет пути - Татьяна Устинова

Огромная часть жизни, в которой принято назначать девушкам свидания, и приглашать в кафе или на прогулку в парк, и разговаривать о пустяках, страшно важных, никогда не имела к нему никакого отношения!..

— Пойдемте? — спросил он.

— Куда?

— К бабке.

Если б она засмеялась русалочьим смехом или сказала, что «рабочий день еще не кончился», он бы извинился и ушел. Ничего и никогда не вышло бы из проводов до облезлой двери подъезда на Мясницкой, историй про «Детский мир» и музыкальную школу, из хруста ноябрьского льда под ногами, из разговоров про яблоки и тысяча девятьсот шестой год.

Варвара Звонкова поделила оставшееся яблоко пополам и заявила:

— А хоть бы и к бабке!

И стала снимать халат.

— Лев Иосифович, Лев Иосифович! Я ухожу! Автоклав сам выключится, следить не нужно.

— Хорошо, — откликнулись из-за реторт. — В добрый час!

На улице Варвара немного пощурилась на холодное солнце, ни с того ни с сего выглянувшее в узкий просвет между домами, независимо повела носом и взяла Дмитрия Ивановича под руку.

— Ну, куда идти? Где ваша бабка?

Шаховской поцеловал ей руку, и она ему улыбнулась своей дивной улыбкой.

— Вы меня все время сбиваете, — сказал он первое, что пришло в голову. — Мне нужно искать исторические версии и думать о прошлом. А я думаю, как бы нам с вами увидеться!..

— Так бывает, — ответила Варвара совершенно серьезно.

— Редко.

— Редко, но бывает.

— И не со мной.

— Ну, и не со мной точно! — подтвердила Варвара.

Тут его телефон грянул марш. Он грянул так, что на них удивленно оглянулись какие-то прохожие, не ожидавшие ничего подобного.

— Слушайте, зачем он у вас так орет?! — спросила она.

— Я не знаю, что сделать, чтобы не орал! — Шаховской выхватил телефон. — Я его на пол кинул, так он вообще… распоясался. Да!

— Дмитрий Иванович, — сказал в трубке знакомый насмешливый голос. — Вы сию минуту никуда не опаздываете?

— Петр Валерианович?

— Я, я, — отозвался Ворошилов. — Можете сейчас в Думу приехать?

— Наверное, могу.

— Тогда приезжайте. Я переговорил с Александром Бурлаковым, о котором, помните, у нас содержательная беседа была.

«Еще бы не помнить!» — подумал Шаховской.

— Я ему рассказал, что вы… с нашей стороны человек. Не прохиндей какой-нибудь.

«Я не прохиндей», — подумал Шаховской.

— Он готов по мере возможности ответить на ваши вопросы.

— Спасибо вам, — сказал профессор. — А я так понял, что помогать вы мне не собираетесь.

Ворошилов помолчал.

— Когда могу, всегда стараюсь быть полезен, Дмитрий Иванович. И номер мой зафиксируйте, чтоб легче нам было друг друга обрести в случае надобности. Пропуск вам я заказал.

Дмитрий Иванович попросил еще пропуск для Варвары Звонковой, Ворошилов нисколько не удивился или сделал вид, что не удивился, и записал «данные».

В Думе Шаховской вдруг почувствовал себя героем и отчасти «государственным человеком», как выражался полковник Никоненко. Все же Варвара ни разу не была в этом интересном месте, а он здесь — почти старожил. Подумаешь, в коридорах путается и на лифте не туда уезжает!

— А в буфете можно кофе выпить? Или там только депутатам наливают? — спросила она.

— Что вы, ей-богу, Варвара Дмитриевна!

— Страшно любопытно выпить кофе в Думе.

Шаховской не стал говорить, что кофе здесь самый обыкновенный, и места мало, тесно, шумно, сесть негде, чаще всего приходится стоять за высокими круглыми столиками, как в рюмочной. Конечно, интересно, еще бы! Все это страшно интересно увидеть… своими глазами, а не в новостях по телевизору.

Странным образом они приехали сразу именно туда, куда нужно, не путешествуя по цокольным этажам и переходам, и нос к носу столкнулись с режиссером Говорухиным.

— Дмитрий Иванович! Здорово! Ну, ты посмотри, а? Я отсюда, а он сюда!

Поглядел на Варвару немного гусаром и представился:

— Говорухин Станислав Сергеевич, режиссер.

— Здравствуйте, — выговорила Варвара.

— Ты в нее, что ль, влюбился, Дмитрий Иванович? — И, понизив зычный голос, Варваре почти на ушко: — Точно вам говорю, влюблен! По роже сразу видно.

Он величественно шагнул в лифт, оставив за собой общее смятение чувств, и только оттуда засмеялся и помахал зажатой в руке кепкой.

— Слушайте, Дима, — сказала Варвара, когда двери кабины закрылись. Вид у нее был такой, как будто она только что пробежала стометровку и еще не успела отдышаться. — Какая у вас тут… насыщенная жизнь.

— Это же парламент.

— Вот именно! А со стороны кажется, что здесь не люди, а, не знаю, статуи, понимаете? Статуя Станислава Говорухина. Статуя еще какого-нибудь деятеля.

— Люди, — сказал Шаховской. — Конечно, люди! Недавно на заседании вспоминали, как двадцать лет назад, когда эта Дума только зарождалась, все ждали зарплату. Декабрь, Новый год на носу, а денег ни у кого нет. И зарплату дадут только в январе, а это девяносто третий год. Ни еды, ни питья. И непонятно, что со страной будет. То ли гражданская война, то ли еще какая-нибудь. Как в девятьсот шестом, один в один.

— Все повторяется?

— Не знаю, Варя. Мне кажется, не в повторении дело.

— А в чем?

— Есть путь, и по нему надо пройти. Его нельзя ни обойти по обочине, ни проскакать на коне, ни облететь на самолете. С него можно свернуть в кусты, как в семнадцатом году, но так или иначе придется вернуться, причем именно в ту точку, с какой свернули. И дальше идти. Проскочить вперед не удастся. Пока не пройдешь, ничего не будет.

— Чего — ничего?

— Ну, того, о чем все мечтают — демократии, цивилизованных общественных отношений, уважения к власти. Вы же все знаете!

— Это когда будет-то? В следующей жизни? Или через одну?

— Если бы после девятьсот шестого никуда не сворачивали, уже было бы.

— Вы в это верите?

— Хуже гораздо, — ответил Шаховской. — Я знаю.

Он открыл перед Варварой дверь в тесную приемную и пропустил ее вперед.

— Здрасти, — сказал Александр Бурлаков довольно хмуро. В руках он держал бумаги, которые подавала секретарша, и сегодня он еще больше был похож на штангиста, удрученного тем, что не взял вес и его наказали, вместо штанги заставили возиться с какими-то бумажонками. — Проходите в кабинет, я сейчас.

Он зашел следом, прикрыл за собой дверь и мрачно осведомился, чаю или кофе.