Чертополох и терн. Возрождение Возрождения - Максим Кантор

Рембрандт, чья психика и интеллект созданы для того, чтобы чувствовать боль другого человека, жил в той стране и в ту эпоху, когда ориентиры гуманизма были сбиты. Освобождение от империи должно было создать новый тип свободного человека, республиканца, протестанта – но насколько образ купца как носителя идеи подлинной свободы соответствовал идеалам ренессансного гуманизма, решает кисть художника, наблюдающего за движениями души. Идеал человека с правами, подчиняющегося объективному духу, явила свободная Голландия, и есть ли что выше горделивого сознания купца – неясно. Художники свободной Голландии всяким мазком славят героя нового общества, отстоявшего право гордиться собой, домом, женой и законом. Всякая страта, совершившая усилие, чтобы выйти к власти, утверждает, что именно ее торжество критично важно для цивилизации в целом. Нидерландскую революцию называют буржуазной, и освободившаяся от Габсбургов ремесленная буржуазия славит свободу, что покоится на ремеслах, но ремесла преобразованы в мануфактуры, и свобода уже неоднородна. В скором времени одна часть буржуазии стала играть роль империи Габсбургов для другой части. Важно то, что государство продолжает являться уникальной свободной единицей миропорядка, образчиком ренессансного идеала, который был столь дорог Микеланджело и Пико. Ренессансный идеал, воплощенный в действительность на уровне государства как субъекта, в конце концов становится своей противоположностью.

Уникальная личность Возрождения и государство как независимый суверенный субъект по некоторым параметрам схожи; но процесс их жизнедеятельности выявляет принципиальное отличие.

Человек Возрождения утверждает собственные заповеди – вопреки абсолютной анархии и произволу государственных институтов. Первый импульс ренессансной личности – вырваться из хаоса социальных отношений. Первое, что делает ренессансный субъект, оформляющий свое сознание как нравственную ценность, – предъявляет счет окружающему хаосу. Ярким примером является «Комедия» Данте, вменяющая счет окружающему хаосу власти, и в любом сборнике новелл Мазуччо, Страпаролы, Саккетти или Поджо видим обличение общественного разврата, представленного священниками и нобилями, которые безнравственность передают в народную среду. Всякий мельник норовит одурачить плотника, всякий сосед не прочь переспать с женой кума, и т. п. Пользуясь определением Буркхардта, «индивидуальное сделалось высшей формой, в которую облекается жизнь». Нравственная личность Ренессанса, сформулировавшая внутреннее кредо – высшее достижение христианской эстетики; но появлению внутренних законов человека мы обязаны беспредельной общественной анархии, которой принципы нравственности противостоят.

И вот в результате деления Европы на суверенные субъекты возникает набор государственных индивидуальностей, разграниченных законом, таможенными правилами, соглашениями по деидеологизации, запретом прозелитизма, секуляризацией церковных земель, соглашениями, предотвращающими произвольно возникающие войны. Не будет ошибкой сказать, что разнообразие индивидуальностей, рожденное Ренессансом, вело в своем предельном развитии и привело к великой войне всех против всех. Но, сказав это, мы должны заключить, что ренессансные автономные индивидуальности нашли воплощение в суверенных государствах. Соблазнительно назвать этот момент торжеством концепции ренессансной личности, но какую именно личность, созданную Ренессансом, следует сравнить с суверенным государством – Альберти или Борджиа? Отождествление Борджиа с типом правителя, который положит конец анархии, вменяют в вину Макиавелли; но когда на руинах несостоявшейся мировой монархии возникли суверенные государства, мысль о том, что возникли многочисленные суверенные Борджиа, приходит сама собой. Автономная ренессансная личность оформлена как государственный субъект; Гегель однажды назовет государственную идею областью «объективного духа» – но что, если «объективным духом» наделен не Альберти, но Борджиа?

Внутри своего организма человек регулирует работу органов, так и государство регулирует права граждан сообразно нуждам. Если государство воплощает ренессансную личность, то его гражданин, чьи функции регулируют, соответствует ренессансным идеалам в меньшей степени. Человек Ренессанса независим сам по себе, подчиняется своим законам. Гражданин демократической республики подчиняется внешним законам, но считает, что государство, принуждающее его к ним, оно и есть ренессансная личность.

Банкир, член гильдии врачей, супруга купца, трактирщик и рыбак – это представители разных социальных страт, степень их личной свободы несопоставима. Персонаж трактирной сцены Остаде не попадет на парадный групповой портрет врачей, но они могут встретиться на льду замерзшей реки, написанной Аверкампом. Обильные натюрморты Класа Хеды никогда не возникнут на столах героев Давида Тенирса, в домике, нарисованном Рейсдалем, не будет интерьера Вермеера, но важнее классового неравенства – осознание равенства правового. Мы видим, как осознание личной свободы смещено в область абстрактного права, хотя конкретно свободным субъектом (наделенным «объективным духом») является государство, а не его гражданин. Свободен ли крестьянин Остаде? Свободен ли рыбак ван Гойена? Свободен ли пьяница Тенирса? Ответ отрицательный – они зависимы от нужды; как ренессансные личности не могут состояться: нет возможности читать, учить латынь и наслаждаться прекрасным. Но они принадлежат к правовому обществу, которое и есть ренессансная личность, объективированная в границах суверенной страны. Свобода личности формализована в объективном духе государства. Такая логика невозможна для личности кватроченто. Герой эпохи Возрождения – живой человек, оценивающий личное бытие по способности мыслить и осуществлять решения; в числе прочих независимых мнений ренессансный человек желает думать и о государственном устройстве. Герои ренессансных портретов думают по-разному о государственном устройстве. Но отныне права ренессансной личности не столь широки; гражданский гуманизм Ренессанса и гражданские права Вестфальского мира – понятия несхожие. Тем не менее гражданин Вестфальского мира считает, что он воплощает ренессансные ценности свободы.

Этот парадокс прежде всего воспет художниками.

Мещане, как объясняет история, это класс передовой и лишенный предрассудков – потому, что опирается на права. Мещане – городские обыватели, ремесленники, мелкие торговцы, лавочники, трактирщики – сословие, не вполне совпадающее с купеческим, но грань размыта; акции Ост-Индской компании принадлежат не всем; но всем принадлежит правовое сознание. Такое сознание отвергает все, что выше собственного понимания свободы; все то, что не вмещается в очерченный законами мир ценностей, считается лишним. Совершив единожды героическое усилие, отстояв маленький мир от империи и от католичества, культура республики объявляет свой мир достаточным для воплощения нужд человечества в целом. Натюрморт с серебряной посудой и жирным окороком утверждает, что, когда владельцу серебряной посуды хорошо, во всем мире стало немного уютнее. Право так полагать выстрадано Восьмидесятилетней войной и борьбой с холодным морем, единством стрелковых отрядов и дамбами, возведенными на болотах.

Первая амстердамская картина Рембрандта «Анатомия доктора Тульпа» (1632) – программное произведение: доктор, одетый как проповедник, объясняет, почему Лазарь никогда не воскреснет и общей идеологии уже не будет. Уверенные лица учеников, ясные взгляды, опрятные костюмы, прописанные в кодексе права – это отныне именуется «гуманизм». И Рембрандт мог бы остаться певцом такого гуманизма. Но случилось так, что Рембрандт выбирает в герои евреев, то есть людей, лишенных всяких прав. И в ту эпоху, когда гуманизм отождествили с юридическими правами, Рембрандт показал, что гуманизм там, где бесправие.