Легенда о Вороне и Лотосе - Марибель Ли

не встречать Гао Фэнь. Меня никогда не терзали сомнения, когда приходилось использовать таких мужчин, как наместник Доу, но генерал был другим. «Когда я отказывал вам?» Ему и правда было бы лучше не встречать меня.

23

Скрип железного замка заставил господина Чи забыть о гордости и открыть глаза. Я улыбалась ему сквозь решетку свой камеры. Теперь мы были соседями. Нас разделял лишь коридор.

– Рада видеть вас, господин Чи!

– Госпожа Гао!

Все та же кривая усмешка. Слишком самонадеянная. Я рада была видеть его здесь, как и он меня.

– А я уже заждался тебя!

– Не могла оставить тебя в одиночестве.

Я устроилась поудобнее на соломенном тюфяке и тихо рассмеялась.

– Как поживает простак Доу?

– Ты не успела. Он был здесь как раз до твоего прихода.

– Зачем же?

– Просить прощения. Он полон раскаяния.

Я усмехнулась.

– Даже если он решит поменять показания, вам придется ответить за незаконную добычу нефрита.

– Кто знает…

Его небрежный тон говорил: у него есть план. И пусть. После вчерашней ночи меня не пугали его планы. Я знала, что он не выберется. Теперь, когда генерал Лин доложил о творящемся здесь в столицу. Ему не позволят. Пусть он и дальше пытается дергать за ниточки, я просто хотела спать. Пусть крысы и дальше нервно шуршат в углу. Я просто хотела спать и не думать о том, что вчера в том паланкине не было Синфу.

И все-таки он мне снился. Неясный силуэт, который привиделся вчера. Что, если я лишь выдумала его? Что, если я просто обманула себя, потому что так хотела обмануться? Хватит. Его голос в темноте. Хватит. Его голос повторял это снова и снова, пока я и правда не перестала думать, и сон растворился.

Я проснулась, когда темнота уже разъедала факелы, горящие в конце коридора. Я проснулась, чувствуя, что он смотрит. Еще рано, я не хотела говорить с ним. Я закрыла глаза, пытаясь вновь заснуть, и лишь тогда поняла, что меня разбудило – его голос.

– Ловко ты его обвела. Она никогда не была такой. Думаешь, она хотела, чтобы ты губила меня и себя?

Тихий смех.

– Ты еще слишком юна и думаешь, будто можешь всех судить. Кто прав, кто виноват, кто достоин, кто нет. Думаешь, ты любила ее больше всех? Думаешь, что я только мучал ее?

В его голосе не было сожаления, только горечь.

– А ты знаешь, что я был ее первым и единственным другом? Ты знаешь, как она плакала, когда оказалась в весеннем доме, всеми забытая и опозоренная?

Я почувствовала, как по каменному полу ползет холод.

– Я убедил мать не отдавать ее этим грязным ублюдкам. Я защищал ее. Я всегда был рядом. Пока Цзе Цзин мечтал о своих подвигах и даже не знал, что его милую невесту заживо похоронили. Как думаешь, сколько раз он предал ее? Когда уехал в столицу, когда вернулся и не узнал ее? Когда пользовался ее добротой и заставлял рисковать ради своих людей? Он ведь даже не уважал ее, поэтому и не жалел ее жизни. Когда городская стража схватила пятерых из его шайки, он прибежал к ней, чтобы она помогла вызволить их. И она помогла. Она всегда помогала ему. Она даже пришла ко мне и променяла их на себя. И он позволил. Думаешь, он не знал, что она могла спасти их лишь так? Думаешь, он не понимал? Он просто пользовался тем, что первая красавица Хэши отчего-то так благоволила к нему, убийце и разбойнику. И это его-то она ждала. Это ради него она ушла от людей и поселилась в том домишке. А он? Думаешь, он был достоин ее? Думаешь, он мало предавал ее? И почему она прощала ему все, а мне не простила? Я предал ее лишь раз, а она не простила. Я вернулся в Хэши только ради нее. А она сделала вид, будто не узнаёт, будто никогда не знала меня, будто не я вытирал ее заплаканное лицо, будто она не молила взять с собой и не оставлять в «Лунном Свете». Как я мог взять ее с собой? Я ведь просто сбегал. А она не простила. До последнего не простила. Думаешь, это справедливо? Думаешь, ты справедлива? Унесла ее тело, будто только тебе и можно с ней проститься. Будто знаешь все лучше других. Будто имеешь прав больше, чем я.

– Я все равно тебе никогда не скажу.

Он что-то говорил. Еще. Горечь отравляла воздух. Я ничего не знала о любви, кроме того, что она была страшнее яда, высушивающего кровь.

24

Утром меня разбудил помощник Чжу. Но вместо положенного арестантам завтрака, меня вывели из камеры и приказали следовать за стражниками. Чи Дянь молчал, но его взгляд провожал меня с излишней торжественностью.

Мы не поднялись на второй этаж, а спустились ниже.

– Господин Чжу, куда вы ведете меня?

Помощник генерала молчал. Это был плохой знак.

Кажется, в этот раз допросов было не избежать.

В широкой комнате не было окон, только огненные языки факелов. В глубине, куда я не хотела смотреть. Я впервые была в этой камере допросов или, лучше сказать, пыток.

Меня ждали. Генерал, наместник и господин Сан.

– Почему ее руки не в кандалах? – Видимо, господин Доу теперь решил следовать букве закона. Жаль, что лишь сейчас.

– Разве я посмею причинить вам вред, господин наместник? – Я улыбнулась, одаривая его улыбкой. Он лишь отвернулся. Что ж, если он решил играть на другой стороне, это его право.

– Госпожа Гао. – Генерал подошел ко мне, но остановился в четырех шагах. На его лице плясали тени настенного факела. На его бледном лице. – Прочтите.

Он протянул мне лист бумаги. Иероглифы были выведены славно. Твердой, решительной рукой. «Я вынуждена уйти, чтобы спасти свое имя и честь семьи от грязных наветов злодеев, забывших о добродетелях и поставивших себя выше истины. Пусть моя смерть смоет грязь с их языков и станет свидетельством их жесткости».

– Что это?

– Записка, которую оставила моя мать, прежде чем… покинула свою семью. – Наконец и Сан Цзы вышел вперед.

Бледный, с дрожащими от злости глазами.

– Это ваш ответ? – Я помахала перед ним листком.

– Вы виновны в этой смерти.

– Разве? Кажется, госпожа Сан забыла упомянуть имена… «злодеев, забывших о добродетелях и поставивших себя выше истины».

– Вы погубили человека и смеете насмехаться?

– Как умерла ваша мать? Да и правда ли