Воровская трилогия - Заур Зугумов

И все же, как я хотел оказаться на свободе, известно было одному лишь Богу. Глядя на этот каземат, коим зовутся Бутырки, мысль о побеге могла бы прийти в голову разве что только безумцу. Но существовала альтернатива, и я не преминул ею воспользоваться, благо подвернулся случай. В далекую зиму 1974/75 года по всей стране свирепствовал какой-то заокеанский грипп, не обошел он и Бутырки. Почти половина ее обитателей заболели. Некоторые камеры полностью переводили на больничный режим. Ну а очень тяжелых изолировали в больничку, которая находилась на третьем этаже отдельного корпуса во дворе Бутырок. Санчасть тюрьмы и по сей день находится там на первом этаже, а вот больнички уже давно нет. Надо отдать должное администрации, в частности медперсоналу тюрьмы, не всегда на свободе можно было встретить подобного рода заведение, чтобы так соответствовало принятым в Минздраве стандартам. Кругом были чистота и порядок. Стены белые как снег, полы крашеные и очень чистые, белье всегда белоснежное и регулярно менялось. Питание тоже было приличным. Также, думаю, следует отдать дань уважения женщинам-зечкам, которые ухаживали за больными. Кроме того, чистота в помещении была обеспечена именно ими. И даже не верилось, что ты находишься в центре мрачного сооружения, бывшего когда-то казармой.

Болезнь до того сильно одолела меня, что первые два дня я был без сознания. Когда же пришел в себя, то сразу и не понял, где нахожусь, – слишком большим был контраст с камерой, где я содержался ранее. В палате вместе со мной было шесть человек. Судьба вообще очень часто сводила меня с удивительными людьми и неординарными личностями – хоть в этом мне везло в жизни. В проходе со мной лежал мужчина средних лет, с большой лысиной на голове. Глаза у него были умные, а лицо светилось необыкновенной доброжелательностью. Когда он заговорил со мной после того, как я очнулся, я сразу понял, что это интеллигентный и воспитанный человек. Яков Моисеевич, так звали моего нового знакомого, сидел уже в этих стенах почти шесть лет. Статья была серьезная и тянула на высшую меру, растрата в особо крупных размерах. На свободе он работал главным бухгалтером фабрики «Красный Октябрь», почти всех подельников, которые шли вместе с ним по делу, он отмазал. Память у него была феноменальная. Очевидцы рассказывали, как во время судебного разбирательства судья попросил его: «Яков Моисеевич, в 1968 году на фабрике была ревизия. Не подскажете ли, где нам искать акт о ее результатах?» – «Том 47, дело № 1347, лист дела 17564», – звучал лаконичный ответ подсудимого. И, найдя нужный том и нужную страницу, судья уже в какой раз убеждался в феноменальных способностях своего подопечного и, естественно, был ему за это благодарен. Дело в том, что, для того чтобы найти нужную страницу в деле, а томов было около ста, ушла бы неделя, а то и больше. Вот такой человек делил со мной бытие тюремной больницы. По натуре своей он был действительно очень добрым и отзывчивым человеком. Ну а о его умственных способностях, думаю, и говорить не приходится. Ко всему прочему, он был образованным и эрудированным человеком, знал массу всего интересного и занимательного. В общем, это был кладезь знаний.

Когда есть воля к спасению, всегда можно обрести к нему путь. И вот однажды один из его рассказов навел меня на интересную мысль. То есть на ту самую альтернативу побегу, о которой я упоминал ранее, а путь к ней лежал через Институт имени Сербского, главный центр психиатрической экспертизы страны.

Но прежде чем попасть туда, нужно было пройти кое-какие процедуры. Сначала следователь должен был дать вам направление для освидетельствования на наличие отклонений от психофизиологических норм в тюремную – врачебную комиссию, так называемую пятиминутку. Если комиссия находила такие отклонения, то вас отправляли в институт на капитальное обследование. Если же вы умудрялись и там пройти все стадии психиатрического обследования, что бывало крайне редко, то вас отправляли в дурдом по месту прописки. А оттуда, уже под расписку, вас в любое время могли забрать родители. Если же вы по каким-то причинам не смогли пройти этот этап проверки, то вас отвозили опять в тюрьму, сажали в карцер как симулянта, и в ваше личное дело заносилась соответствующая бумага. И, кстати сказать, если такая симуляция определялась до суда, то она в корне меняла судебное расследование. Как правило, в таких случаях давали всегда максимальный срок, который предусматривают в статье. В общем, палка была о двух концах, но я решил рискнуть. Я был молод, полон энергии и радужных надежд, тюрьма была для меня в этот момент хуже самой смерти. Прежде чем вступать в игру, нужно хотя бы знать ее основные правила. С этой просьбой я и обратился к Якову Моисеевичу. Он долго отговаривал меня, аргументируя пагубными последствиями этой затеи в случае провала, не говоря уже о том, что для этого понадобятся огромная сила воли, выдержка и терпение, чтобы пройти через такие испытания. Но я был неумолим, похоже, он понял, что я одна из тех натур, которые учатся в жизни на собственных ошибках. В общем, потихоньку и с толком он стал обучать меня азам психиатрии. Правда, моему успешному обучению способствовало и то, что я кое-что в свое время успел перенять у матери. Если читатель помнит, в детстве я мечтал стать хирургом, но это были самые общие и поверхностные знания в медицине. Диагноз для меня Яков Моисеевич выбрал в соответствии с моей профессией вора: «мания преследования» и «голоса», и сочетание их было обязательно. К сожалению, пробыли мы вместе совсем недолго – чуть больше месяца, но мне показалось, что за это время я окончил факультет психиатрии медицинского института. И, вернувшись в камеру, я стал готовиться к задуманному. Для начала должна была состояться встреча со следователем. Человек, который решился на такой шаг, в одиночку его осуществить почти не в состоянии. Дело в том, что за вами постоянно следят надзиратели. И до тех пор, пока вас не увезут на освидетельствование, они ведут свои наблюдения, которые также фигурируют в истории болезни, равно как и в вашем уголовном деле. Поэтому, придя в камеру, я тут же поставил в курс дела своих корешей – моего подельника Жлобу (Монгола) и Толика Хряпа. Я знал, что следователь должен прийти в самое ближайшее время, потому что во время эпидемии тюрьма была почти полностью изолирована от внешнего мира. Кстати, следователь, а это была женщина, уже однажды беседовала со мной, поэтому мне легче было отрепетировать предстоящий спектакль. Но имелась все же одна немаловажная загвоздка: она была молода и чертовски привлекательна, и к тому же мое дело у нее было первым. Она, я помню, сказала мне об этом при нашем первом знакомстве и просила, если что не так, тут же ее поправить. В общем, задача была не из легких, но все же, когда она меня вызвала, я был во всеоружии. Войдя в кабинет, я остановился у порога, прислушиваясь к удаляющимся шагам надзирателя, затем поздоровался, но, прежде чем сесть, спросил ее тоном обиженного супруга: «Я надеюсь, на этот раз вы принесли утюг?» – «Какой утюг, Зугумов?» – последовал недоуменный ответ этой молодой богини Фемиды. «Как? Вы забыли уже, что сегодня вечером мы идем на презентацию книги моего друга Дюма, а брюки у меня на костюме все в складках?» – отпарировал я, при этом высунув язык и облизнув губы, и стал раскачивать головой во все стороны, что-то бормоча про себя. Честно говоря, я еле сдерживался. В какой-то момент мне уже хотелось извиниться перед ней и уйти – мне вдруг стало неудобно ломать эту комедию, но я тут же вспомнил, как нас ловят, как сажают, как издеваются над нами, и тогда она предстала предо мной в другом свете. Я уже видел перед собой не привлекательную девушку с наивным по-детски лицом, а только легавую, готовую в любой момент меня укусить. Испугавшись, она потихоньку протянула руку к звонку, чтобы вызвать дежурного, и, нажав на него, так и оставила палец на кнопке. При этом она не отрывала от меня взгляда своих красивых глаз. Я же продолжал непринужденно говорить о предстоящем празднике, но в какой-то момент уловил гул от топота кованых сапог. Это были «веселые ребята», ошибиться было невозможно, и я ясно представил, что сейчас будет. Ведь не мог же я сказать ей, уберите палец с кнопки, иначе подумают, что вас здесь насилуют. Буквально в ту же минуту, чуть ли не сорвав с петель дверь, в кабинет влетела охрана, не меньше дюжины человек. Как загнанные псы, они столпились у двери, пытаясь восстановить дыхание. Видно, следователь сама не ожидала, что помощь прибудет так быстро, и по-прежнему продолжала держать палец на кнопке вызова. Я же смотрел на всех них абсолютно равнодушным и отчужденным взглядом, будто и не было никого вокруг, и продолжал тихонько покачивать головой из стороны в сторону, что-то тихо напевая себе под нос. Не знаю, чем бы вся эта комедия закончилась, если бы не появилась надзиратель, в годах уже, маленькая и шустрая женщина. Она решительно убрала палец следователя с кнопки вызова, при этом стала заботливо наставлять ее, что, мол, это тюрьма, милочка, здесь всякое бывает, нужно быть ко всему готовой. Затем она выпроводила «веселых ребят», объяснив им, что вызов ложный в связи с неопытностью следователя, а потом вызвала разводного, чтобы он увел меня в камеру. На прощание, уже в дверях, обернувшись, я сказал «милочке»: «Я так надеялся на вас, мадам, теперь мне придется идти на вечер к лучшему другу в мятом смокинге». И, повернувшись к ней спиной, что-то тихо напевая, последовал за разводящим. Больше я ее никогда не встречал, но, видно, прежде чем отказаться от моего дела, она все же направила меня на обследование, которое и было проведено через несколько дней. Я не стану описывать процедуру происходившего, но могу сказать, что порой мне казалось, что врачи – это сами пациенты психиатрической больницы. Мало того, я выбрал себе роль врача, а это уже смахивало на некоторого рода отклонения, и, придя к такому выводу, я был безмерно рад. Теперь я уже находился в наблюдательной камере и ждал этапа на дурку, как здесь называли Институт имени Сербского. А в камере со мной находились почти все такие же, как я, и все их действия, которые здесь происходили, не поддаются описанию. Представьте себе человек двадцать, из них почти все абсолютно нормальные люди, но представляющиеся друг другу полными придурками. Мало того, зная заведомо, что каждый из них играет свою роль, признание в том, что ты не псих, было признаком дурного тона и считалось недостойным. Думаю, этого достаточно, чтобы читатель смог нарисовать себе картину происходящего в этой камере. Но, заглядывая в глаза некоторых из таких «придурков», я порой видел в них безысходность, которая толкнула их рискнуть, чтобы противостоять как-то злому року.