Государева невеста - Елена Арсеньева

Озабоченный тысячью мелочей, которые следовалопредусмотреть, чтобы обезопасить это безумное, дерзкое предприятие, князь Федорзабыл об одном – и это сейчас казалось ему самым главным: он забыл, чтоозначает свадьба в жизни каждой девушки. Единственный, долгожданный инезабываемый день! Свет и блеск осуществленной мечты, трепет надежд, еще несломанный жестоким ветром жизни… Оттого и надевают невесты самые прекрасные ироскошные платья, что надеются задобрить неумолимую судьбу: вот я стою передтобою, невинная и прекрасная, доверчиво гляжу на тебя – не обмани же моедоверие, мою невинность! Жертва злому року должна быть прекрасна – оттого ипрекрасны невесты, чтобы задобрить его. И если об этом забыл князь Федор, то незабыла Маша.

На ней было жемчужно-серое платье с кружевами, то самое, вкотором он увидел ее впервые в доме отца и узнал, кто она такова. Чудная,наивная попытка связать воедино два разрозненных события: первое сватовствокнязя Федора, порывистое, пылкое, – и нынешнее, выстраданное, заслуженное, нооттого не ставшее менее пылким. Он едва не застонал от раскаяния, оттого, чтопо его вине и злоумыслу идет Мария Меншикова венчаться не в Казанском собореСанкт-Петербурга, в блеске бриллиантов, сиянии баснословного наряда и под громмузык, а ночью, крадучись, в неновом платье. Князь Федор прижал руки к сердцу,уже готовый пасть на колени, открыться перед нею… но она стала близко,взглянула ему в глаза – и он замер, ослепленный сиянием счастья в этих глазах.«Господи! Да она ведь… любит меня?!» – осознал он как чудо простую и очевиднуюистину, и тяжесть отошла от сердца: ведь великолепная свадьба с Петром не зажглабы этого света в ее глазах!

– Ты прекрасна, возлюбленная моя… ты прекрасна, – сказал онтихо, и по ее мгновенно вспыхнувшей улыбке понял – сказал именно то, что онамечтала слышать. Но тут же лицо Маши сделалось испуганным:

– Ох! Фата! Я забыла!

Она взволнованно коснулась своих распущенных, пышных,украшенных и сдерживаемых только узкой белой лентою волос, но уж об этом-токнязь Федор, слава богу, догадался позаботиться! Ругая себя за забывчивость, онпроворно выхватил из-за пазухи свиток лионского кружева и развернул его. Машатихо ахнула, всплеснула руками, не решаясь прикоснуться к этой изумительнойкрасоте, и князь Федор залюбовался вместе с нею, ибо кружево было легким, каквздох, прозрачным, как туман, оно серебрилось, как снежные искры, и, чудилось,было соткано из света звезд, окаймлено нитью лунного сияния.

Но настала пора идти. Князь Федор выглянул за дверь, и тутже перед ним из тьмы, как чертик из преисподней, возник Савка. Он явился таквнезапно, что князь даже отшатнулся испуганно, однако тут же был отмщен: привиде Марии, невесомо выплывшей из комнаты, Савка разинул враз глаза и рот инесколько раз торопливо перекрестился, как если бы увидел призрак. Не то отстраха, не то из великого почтения он повалился на колени и припал лбом к полу,а Маша об руку с женихом поплыла по коридору, чуть касаясь пола. Однако страхСавки кое-что подсказал князю Федору. Не ровен час, откроет глаза кто-то изспящих охранников… дай бог ему тут же испустить дух от ужаса, ну а еслипопадется не из пугливых? Похоже, Савка подумал о том же, потому что,очнувшись, сунул барину в руки тяжелый плащ (наверное, это и было содержимоетаинственного Савкина узла, подумал князь Федор), под которым тот с величайшимсожалением скрыл сияющую красоту невестина платья.

Теперь можно было двигаться без опаски.

Они сделали несколько шагов по длинному темному коридору,как вдруг Маша запнулась перед какой-то дверью, замерла в нерешительности,словно ее неудержимо тянуло эту дверь отворить и туда войти. Золотая нить светатускло мерцала внизу, слышался тихий, ласковый женский голос, словно быуспокаивающий кого-то… Неведомо как Федор почуял, почему Маша остановиласьздесь. Конечно, это покои ее отца и матери; голос, который они слышат,принадлежит Дарье Михайловне, утешающей недужного Александра Данилыча…

Сердце князя Федора вновь облилось кровью. Если бы Машасделала шаг, пожелала войти, открыться родителям, чтобы услышать ихблагословение или проклятие – бог весть! – он ни жестом, ни словом не посмел бывоспрепятствовать ей, хотя сие наверняка грозило бы провалом всего их тайногозамысла.

Маша повернула голову – в темноте чуть блеснули ее глаза.Князь Федор тихонько стиснул ее пальцы, давая понять: делай как знаешь, а я стобою. Чуть слышно вздохнув, Маша быстро перекрестилась, низко поклониласьродительской двери, словно моля о прощении, – и они продолжили путь,растворившись во тьме, и беспрепятственно достигли часовни.

* * *

Князь Федор Долгоруков едва помнил отца, а матушку свою ивовсе никогда не видел: она умерла при родах. Он вырос в чужом доме, где о немзаботились и даже, пожалуй, любили, но ощущение, что он один в жизни, неоставляло его никогда. Не одиночество, нет, – он ведь был всегда на людях ислишком занят, чтобы считать себя одиноким, то есть покинутым, никому ненужным. Он просто знал: я в жизни один, ибо нет на Земле существа, для которогоя воплощал бы собою вселенную – и которое стало бы вселенной для меня.

И вот все изменилось. Это было неведомое, пьянящее, почтипугающее ощущение! Голова его кружилась, в ушах шумело. Чудилось, вокругнезримо собрались люди, которые глядят на него не то испытующе, не тосочувственно, но непременно – с любовью. Сначала он испугался этого странногоощущения, но постепенно привык. Ведь так оно и было бы, когда б они с Машеювенчались открыто. Собрались бы многочисленные гости, смотрели, вздыхали,переговаривались, завидовали, желали счастья…

Венчание шло своим чередом, но князь Федор едва ли слышалхоть слово. Вести себя верно помогало некое неведомое прежде чувство, бывшеесродни инстинкту: поколения и поколения его предков прошли через этотторжественный и страстный обряд, подспудное знание жило в его крови, не давалоошибиться, он действовал по наущению пращуров своих, и чем дальше, темотчетливее узнавал тех, кто столпился вокруг, умиленно и покровительственноглядя на жениха и невесту.

Он не отрывал глаз от скудного пламени украдкою затепленныхвенчальных свечей, а видел святого князя Михаила Всеволодовича Черниговского,чей потомок в седьмом колене, князь Иван Андреевич Оболенский, был прозван Долгорукими стал родоначальником князей Долгоруковых. Он видел трех братьев-воеводГрозного – Михаила, Андрея и Юрия, а рядом с ними – ближнего боярина молодогоПетра I, Якова Федоровича, того самого, кто со товарищи бежал на шведской шхунеиз плена, где пробыл десять лет, кто славен был строгостью и неподкупностью,провозгласив: «Царю правда – лучший слуга. Служить – так не картавить;картавить – так не служить».