Роковой сон Спящей красавицы - Мария Очаковская

Наконец в вечерних новостях пресс-служба МВД озвучила официальную версию произошедшего: «Смерть балерины Ливневой наступила вследствие передозировки седативных препаратов…»

Размытая формулировка вызвала очередной шквал вопросов. «То есть получается, она отравилась?», «Значит, самоубийство?», «Или у нас что-то не так со снотворными?»

По мере обсуждения сообщение, разумеется, обрастало все новыми и новыми подробностями. Так что на следующий день все уже усердно полоскали имя балерины Вари Ливневой, откровенно перевирая, выворачивая наизнанку всю ее недолгую, непростую жизнь. «Особенности национального балета», «Трагическая случайность или самоубийство?», «Балет – как фактор риска».

* * *

Просматривая очередную статью с заголовком «Кому выгодна смерть балетной примы?», Николай Николаевич брезгливо поморщился. Автор статьи, которого по-хорошему и журналистом-то не назовешь, выдвигал смелое обвинение против некой балерины Ряжской, руководствуясь при этом лишь исправлениями в театральных афишах. Ряжская, мол, была дублершей Ливневой и теперь танцует все ее партии на заменах. Стало быть, она и виновата. И никакой доказательной базы.

– Железный аргумент. Пиши, пиши, бумага все стерпит, – проворчал Ульянов и, отложив в сторону газету, открыл папку со своими «аргументами».

После смерти Вари Ливневой прошло ровно двое суток. За это время Ульянову удалось собрать по своим каналам всю имеющуюся у следствия информацию, и теперь, прямо из аэропорта, не заезжая домой, он направлялся на доклад к шефу.

* * *

За столом в переговорной комнате, кроме самого Дробота, сидел дядя Веня. Пожилой, ныне не практикующий адвокат Вениамин Верник был родственником шефа и входил в его ближний круг. К помощи дяди Вени Аркадий Борисович прибегал редко, лишь в тех случаях, когда речь шла о сугубо семейных делах, каким и была смерть Вари Ливневой.

– А мы вас заждались, Николай Николаевич, – вместо приветствия произнес дядя Веня, отчего его полное, с отвислыми щеками лицо задрожало. – Давненько ждем от вас новостей.

– Давненько? – сухо отозвался Ульянов, четким военным шагом он пересек комнату, подошел к столу, выложил «заветную» папку и приготовился к докладу.

– Погоди, Коль, давай-ка послушай это… – сказал ему Дробот и, придвинув ноутбук, увеличил звук.

Из компьютера донесся скорбный голос танцовщицы кордебалета Веры Глуховой. «Близкая Варина подруга» – так, во всяком случае, она себя называла – с энтузиазмом делилась подробностями личной жизни примы. Врала Вера самозабвенно, но беззлобно. Пару раз в ее интервью прозвучало имя Дробота, впрочем, в нейтральном контексте. Мол, действительно, у Вари был с ним роман, отношения – серьезные, и что, дескать, Варенька сама признавалась Глуховой, что мечтает о замужестве…

При этих словах на лице Дробота возникло гадливое выражение, и он резко захлопнул компьютер.

– Ну, это неизбежно, Аркадий. На каждый роток не накинешь платок, – развел руками дядя Веня. – Так о чем бишь я? Ах, ну да… что касается похорон, то всю организацию взяла на себя дирекция Большого. Я предлагал, как ты велел, но от помощи они отказались. Панихида назначена на пятницу, иначе мать Варвары не успеет… Рита Васильевна, кажется. Она сейчас в больнице, я звонил, завтра ее выписывают, и тогда… – Тут он прервался, заметив, что Дробот выжидательно смотрит на Ульянова и его папку.

Собственно, в ней было собрано все, чем на данный момент располагали следственные органы: фотографии с места происшествия, копии протоколов, опрос свидетелей, перечень личных вещей, результаты вскрытия, заключение судебно-химического анализа, запись видеокамер из поезда…

– Ну, так и что… – Дробот потянулся к папке, но дядя Веня его опередил:

– Аркаш, постой, лучше я, тебе не надо… – по-отечески заботливо произнес он и, придвинув к себе документы, принялся их изучать, время от времени скороговоркой что-то зачитывая вслух, – «…специфических запахов не имеется… в желудке остатки частично переваренной пищи…».

Ульянов был готов согласиться с Верником (некоторые фото Дроботу, возможно, видеть и не стоило), но, вообще говоря, эта бесцеремонная, чересчур свойская манера поведения родственника его раздражала. Содержимое папки Николаю Николаевичу было, разумеется, хорошо известно, и он мог бы ответить на любой вопрос. Но дядя Веня всем своим видом давал ему понять, что дело это сугубо семейное, родственное и не терпит вмешательства чужаков. Он и сидел к Ульянову как-то боком, не оборачиваясь.

– «…Также был произведен судебно-химический анализ представленных материалов: крови, желудка, кишечника и ликвора. При исследовании обнаружено действующее вещество хлордиазепоксида…».

– Это что? – вскинулся Дробот.

Верник не знал, что ответить, и, качая брылами, застыл в сосредоточенности.

– Это реланиум, – пояснил Ульянов.

– Откуда он взялся? – недовольно спросил Аркадий. – Коль, чего молчишь-то?

– Сейчас выясним… – вместо него отозвался Верник.

– Да погоди ты, дядя Веня, не бери разгон! – перебил родственника Дробот и посмотрел на Ульянова.

– Откуда взялся, вопрос резонный, – заговорил наконец он. – Действительно, упаковки реланиума в личных вещах Ливневой найдено не было. Однако следствию стало известно, что Варвара в последнее время жаловалась на бессонницу. Это показал свидетель, некий Байков Сергей Валентинович.

– Какая бессонница?!! Впервые об этом слышу! – буркнул Аркадий.

Ульянов не ответил, промолчал – он умел многозначительно молчать о том, чего говорить не стоило. Правда заключалась в том, что в отличие от Дробота Сергей Байков работал с Варварой бок о бок уже третий год, каждый день видел ее на репетициях, на спектаклях и мог знать о ней то, чего не знал Аркадий.

В разговор снова вмешался Верник:

– В поезде многие страдают бессонницей. Можно предположить, я повторяю, только предположить, что Варвара приняла реланиум впервые, допустим, перед поездкой, чтобы хорошо выспаться в дороге. Человек просто не знал, сколько таблеток следует принимать. А упаковка осталась дома…

– Дядя Веня! – И под взглядом всемогущего родственника тот умолк.

– Для начала я бы предложил отделить официальную версию случившегося от неофициальной. Формулировка «трагическая случайность, передозировка», прозвучавшая в отчете, – обстоятельно продолжал Николай Николаевич, – нас, в общем и целом, устраивает. Не так ли?

Дробот кивнул.

– Тогда пусть это останется для прессы и прокуратуры. А мы займемся своим расследованием. Итак, по порядку, из того, что известно. Ровно в 23.00 Ливнева села в поезд Москва – Петербург и заняла место в вагоне СВ. Единственный человек, который контактировал с ней в поезде, был проводник Ковшов. Под протокол он показал, что примерно в 23.30 заходил к пассажирке в купе и предлагал ей чай, кофе, но та отказалась. Ливнева была с ним любезна, никаких признаков беспокойства не проявляла, готовилась ко сну. Ночью подозрительных звуков из купе не доносилось. Казалось бы, абсолютно штатная ситуация. Однако на следующее утро около 7 часов Ливнева была обнаружена мертвой. Судебно-химический анализ выявил большую дозу хлордиазепоксида в крови и в кишечнике Ливневой. Это факт. Вопрос: каким образом он туда попал? И когда? По дороге на вокзал? Или все-таки в поезде? Ведь обычно таблетки запивают водой…