46 интервью с Пелевиным. 46 интервью с писателем, который никогда не дает интервью - Виктор Олегович Пелевин

наконец-то мы подошли к серьезным вещам… Я часто вспоминаю такую цитату из Ницше, который сказал: «Я не понимаю, как немецкая молодежь, которая призвана править миром, может пить пиво. Ведь каждому ясно, что пиво — это духовная смерть». Я с этим не вполне согласен. Но, вы знаете, я вообще не употребляю алкоголя просто потому, что мне кажется, что русскому человеку этого следует избегать. У нас такая ферментная система, которая очень медленно его расщепляет. Француз может выпить за обедом бутылку вина, и через два часа он уже трезвый, потому что алкоголь распался в его организме. А в России часто бывает так, что человек выпьет вечером бутылку водки, просыпается утром, и он еще пьяный, ему опохмеляться не надо. Он как будто два часа назад выпил. То есть алкоголь очень медленно выводится из организма, поэтому я его не пью. Хорошо бывает выпить в какой-то ситуации, но через час ситуация уже другая, а ты еще пьяный. Это создает большие проблемы. Что касается спорта, то я очень люблю спорт. Я занимаюсь спортом, я плаваю, я очень люблю велосипед и стараюсь вести подвижный образ жизни. Все, что связано со спортивными нагрузками, мне очень симпатично, и я это предпочитаю наркотикам.

Вадим Смоленский: Мне хотелось бы вернуться к первому вопросу, прозвучавшему сегодня, к вопросу о Харуки Мураками. Просто я имею к этому непосредственное отношение как переводчик двух романов Мураками, которые сейчас готовятся к изданию в Москве. Вы сказали, что вам нравится Мураками, но не нравится «Охота на овец». Это прозвучало немного странно, потому что «Охота на овец» — практически единственный роман, который известен в России.

Пелевин: Я не совсем так сказал, я сказал, что те два рассказа, которые я читал в «Нью-Йоркере», мне понравились больше, чем роман. Мне нравится Мураками, мне понравился этот роман. Я просто пытался передать свое достаточно сложное отношение и поэтому я сравнил его с мультипликацией. А если у вас выйдет еще Мураками, это будет замечательно. Я знаю, что уже кто-то скачивает его с интернета.

Смоленский: В интернете этот перевод висит уже достаточно давно.

Пелевин: А вы не Коваленин?

Смоленский: Нет, Коваленин — это мой товарищ по сайту. Я перевел два дебютных романа Мураками, которые предшествуют «Охоте на овец», составляя с ней трилогию. Они скоро выйдут одной книгой в Москве.

Пелевин: Замечательно.

Источник — http://www.susi.ru/stol/pelevin.html.

Возможности романа в современном мире

27 октября 2001 Круглый стол в Токийском университете с участием Татьяны Толстой, Владимира Сорокина и Виктора Пелевина

Профессор Камэяма задал всем участникам круглого стола стазу три задачи: сначала рассказать что-нибудь о любимых домашних животных, затем осветить возможности романа в современном мире и, наконец, высказать свое отношение к нью-йоркским событиям 11 сентября.

Татьяна Толстая: Добрый день! Я чувствую себя несколько неловко, потому что я поставлена в положение, когда я должна открыть такое представительное собрание рассказом о кошке. Конечно, любую речь можно начать с любого слова. Если вопрос стоит о том, какое у меня любимое животное, я, пожалуй, могу сказать, что, действительно, это кошка. Но я вообще пришла, не подготовив никакого рассказа о кошке. У меня исключительно эстетические представления о котах. У меня нет своего кота, потому что я, к сожалению, часто не бываю дома, а кот этого не переносит. Я не могу ради кота сидеть привязанной к дому. Я их просто люблю отвлеченно, независимо и безответно.

Если от этого вопроса можно перейти к нашей теме, к роману, то думаю, что каждый из нас лучше всего знает то, о чем он сам писал. Вне зависимости от каких-либо теорий, потому что я не думаю, что писателю нужно быть в курсе литературных теорий, это вредно. Я думаю, что нужно просто смотреть внутрь себя и слышать свои собственные голоса и пытаться переложить их на бумагу, если у тебя есть такой голос. И в этом смысле тот единственный роман, который я написала… У меня нет опыта писания романов, потому что один роман — это не опыт, это просто один роман. В моем романе действуют скорее мыши, нежели кошки.

Обычно после того, как выходит роман, журналисты начинают брать интервью у писателя. И задают ему те вопросы, о которых он собственно никогда не думал. Но писателю неудобно сделать вид, что он не думал, поэтому он начинает врать и подверстывать теорию под то, что у него получилось не то чтобы само-собой, но по каким-то совершенно другим причинам. Писатель не хочет открывать источники своего творчества, поэтому он в меру своей изворотливости врет и придумывает теорию, которой раньше не существовало. И потом эта теория гуляет сама по себе, и критики уже начинают верить, что писатель сказал правду.

И все это благодаря такой вторичной деятельности как интервью, как вопросы журналистов. Начинаешь на них отвечать, начинаешь врать, начинаешь как-то выкручиваться и создаешь еще одну вторичную или даже третичную действительность, то есть подверстываешь теорию под уже сложившуюся практику. Эта вторичная или третичная действительность начинает жить своей жизнью, и ты строишь новый роман. Роман совершенно пустой, воздушный, виртуальный, ни к чему не относящийся, относящийся к разговорам между людьми. Там нет ничего такого, чему бы ты отдал свою душу, душу обычно скрываешь. Но тем не менее пишется некий воздушный текст, который начинает жить своей жизнью и в котором появляется собственная структура.

Таким образом, можно сказать, что писатель никогда не говорит правду, а будучи спрошенным, начинает производить новые тексты. Тем самым, к основному ядру своих письменных текстов он добавляет еще сателлиты полутекстов, которые быстро растворяются в воздухе. Это напоминает то, как если бы пригласили фокусника и попросили его рассказать, как на самом деле он устраивает свои фокусы, а он не мог или не хотел бы этого сказать и продолжал показывать новые. Правду писатель не скажет никогда, он просто так устроен.

Кроме того, писатель имеет дело с какой-то скрытой от глаз реальностью, к которой он по неизвестной причине получил ключи доступа. Из-за того, что он существует в словесной сфере, эти слова начинают превращаться в небольшие отмычки или ключи. Например, когда у меня брали интервью по поводу моего романа и спросили, почему у меня в романе столько мышей, почему он про мышей, мне надо было что-то придумывать. Я не знаю, почему он про мышей, так получилось. Я сказала, что когда происходит одичание человека,