В опасности - Флинн Берри
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Расскажите мне о ваших взаимоотношениях с Полом Уилером.
Я пытаюсь скрыть удивление, но уверена, что Моретти его засек и взял меня на крючок.
– Впервые мы встретились несколько недель назад. По-моему, это он напал на Рэйчел в Снейте.
– Пол послал вам розы.
– Он мне угрожал. Прислал цветы, чтобы запугать меня.
– Вы дарили Полу Уилеру какие-либо подарки? Одалживали или давали ему деньги?
– Нет.
– На каких условиях вы договорились?
– Мы ни о чем не договаривались.
Моретти встает и потягивается. Пиджак у него на спине помялся.
– С Льюисом вы не делали ничего противозаконного, – говорит он. – Однако присяжным захочется знать, почему вы переспали с ведущим дело детективом почти сразу же после убийства.
Чуть позже он придвигает к себе лист бумаги, наклоняется и читает:
– «Я несчастна. Я прямо сама не своя. Я боюсь, что это не кончится».
Он продолжает, и я наклоняюсь вперед, держа на коленях дрожащие руки. Моретти читает заметки моего психолога. А я-то надеялась на врачебную тайну.
Следователь перестает читать, и мы сидим, глядя на лежащую на столе бумагу.
– Когда вы узнали, что Рэйчел причинила вам столько несчастий, вы, наверное, очень на нее разозлились.
– Я ничего не знала о Лиаме, пока вы мне не рассказали.
Он снова оглядывается на зеркало. Моретти так и не обмолвился об орудии убийства. Если убийца взял нож с ее кухни, там могут найтись мои отпечатки пальцев. Я готовила и пользовалась теми ножами.
Ко мне заходит дежурный юрисконсульт. Она представляется как Амрита Гош.
– Мне предъявили обвинение? – спрашиваю я.
– Нет, – отвечает она. – Я пришла, чтобы разъяснить вам возможное развитие событий.
Говорит она прямо, без обиняков, и смотрит мне в глаза. Не могу сказать, считает ли она меня виновной. Очень может статься, что у нее нет собственного мнения. Амрита явилась, чтобы разъяснить мне общие понятия, а не давать советы. Она вполне могла лишь бегло ознакомиться с делом.
Начинает она с того, что мне уже известно. После моего ареста у полиции есть тридцать шесть часов, прежде чем мне или должны предъявить обвинение, или выпустить на свободу. Если меня отпустят, полиция, скорее всего, продолжит рассматривать меня как подозреваемую и не прекратит дело против меня, пока новые данные или улики не позволят снять с меня подозрение.
Юрисконсульт не делает ничего, чтобы меня запутать. Она ни разу не спрашивает, как я себя чувствую. Она четко дает понять, что ее позиция нейтральна. Если мне предъявят обвинение, я останусь под стражей до тех пор, пока прокурор графства Оксфордшир не решит, достаточно ли свидетельств и улик против меня для того, чтобы передать дело в суд. Если да, то я предстану перед судьей. Если я признаю себя виновной, начнутся переговоры между моим защитником и прокурором. Если я себя виновной не признаю, судья либо выпустит меня под залог, либо вновь отправит меня под стражу до суда.
– Мой долг уведомить вас о том, что для признающих себя виновными возможно смягчение сроков приговора. Прокурор может также переквалифицировать обвинение с убийства на непредумышленное убийство. Все зависит от тяжести преступления.
– А какой средний срок заключения при признании себя виновным в непредумышленном убийстве?
– Два года.
– А если не признать себя виновным в убийстве и быть осужденным?
– Двадцать лет.
Она смотрит мне в глаза. Похоже, она не верит в то, что я невиновна.
Разница в том, выпустят тебя в тридцать два года или в сорок девять лет.
На перекрестном допросе я могу облажаться. В Йоркском Королевском суде некоторые подсудимые оставались собранными и сдержанными. Другие впадали в эмоции, к большому раздражению присяжных. Для присяжных, похоже, предпочтительнее, чтобы подсудимые сохраняли спокойствие, чего я сделать не смогу.
Приход дежурного юрисконсульта был не для того, чтобы осведомить меня о процессе, это был первый акт давления. Полицейские могли бы подождать, пока мне предъявят обвинение, но они хотят убедиться в том, что у меня есть время все обдумать до первых судебных слушаний. Два года или двадцать лет.
– Устали? – спрашивает Моретти.
– Да.
Он улыбается мне. В какой-то момент мне кажется, что он меня отпустит. Молчание затягивается.
– На столбике перил ваши отпечатки пальцев.
Я внимательно разглядываю его лицо.
– На каком именно?
– На том, куда вы привязывали собачий поводок.
– Наверное, я коснулась его не в тот раз.
– Они близко от пола. Чтобы туда дотянуться, вам пришлось бы встать на колени. – Он поправляет галстук. – На одном из пальчиков – собачья кровь.
– Покажите мне фотографию столбика.
Моретти выходит из комнаты. Я дышу хрипло и громко. Не припомню, позволяется ли детективам врать на допросах. Это такой важный юридический постулат, что я поверить не могу, что его не знаю. Может, ему позволено говорить все что угодно.
Томительно тянутся минуты. Я пытаюсь что-то разглядеть за черным зеркалом, но вижу лишь отражение своего испуганного землистого лица. Он хочет уйти на пенсию. Насколько для него важно это сделать после удачно раскрытого дела? Раньше я над этим никогда не задумывалась. В тот день к перилам я не притрагивалась, а вот к собаке – да. Я коснулась рукой ее бока, пока она висела. Я знала, что она мертва, но все же хотела ее успокоить.
Я наверняка оставила отпечатки пальцев еще где-то в доме. Ему всего лишь нужно поменять бирку на фото места, где нашли отпечатки. Дом уже прибрали и пропылесосили. Я не смогу доказать, что это ошибка или умысел.
Моретти не возвращается, и констебль уводит меня в камеру.
Детектив обкладывает меня со всех сторон. Когда я обмолвилась о характерных для обороны ранах, он пожал плечами. Он может решить, что нужно вспомнить о моих царапинах или ссадинах.
Я не сплю. Вместо этого я представляю себя присяжной, выслушивающей стороны обвинения и защиты, а также свидетелей. Не знаю, станет ли ясно, что полиция нечиста на руку, или что-то во мне легко заставит присяжных поверить, что это так.
* * *
Констебль отпирает дверь и произносит:
– Следуйте за мной.
Мы идем по залитому солнцем коридору. Наверное, уже утро четверга. По лицу констебля не скажешь, то ли мне через несколько минут предъявят обвинение, то ли выпустят.